Темнело быстро – черты его лица были уже едва различимы. А может, просто голова у Вероники закружилась от коньяка.

– А вам приходилось убивать, Сергей Васильевич?

Финский нож в его руке не шел у нее из памяти – так же, как невозмутимость, с которой он сказал, что не стал бы ее убивать, потому что это привело бы к неприятностям.

Она спохватилась, что не следовало бы задавать вопрос, на который собеседник вряд ли захочет отвечать. Но он ответил с той же невозмутимостью:

– За эти годы всем приходилось.

– Не всем.

– Речь не о вас. Что ж, пойдемте?

– Да.

Он шел по лесу будто по улице, хотя меж унылых облетевших ольх не было видно даже тропинки. Приходилось то подниматься вверх, то спускаться вниз, но поспевать за ним было для Вероники нетрудно. Он слегка ускорил шаг – она тоже. Зашагал совсем быстро, несмотря на крутой подъем, – и она не отстала.

– У вас и дыхание даже не сбивается, – не оборачиваясь, негромко произнес Сергей Васильевич. – Хотя ландшафт как в Швейцарии.

Ей казалось, она дышит тихо. Странно, что он различил, сбивается ее дыхание или нет. Впрочем, Сергей Васильевич начеку, конечно, потому и слух у него обострен, и ее дыхание он слышит так же, как сама она расслышала взмахи крыльев совы, пролетевшей меж темными ветками.

– А вы о чем-то сосредоточенно думаете, – так же негромко проговорила Вероника.

И удивилась своим словам. Ведь мысли не полет совы, как можно расслышать, что они вообще есть?

– Не думаю, – ответил он. – Балладу повторяю.

Это сообщение так ошеломило ее, что она даже приостановилась. Но тут же нагнала Сергея Васильевича.

– Что за баллада?

Не хотелось, чтобы любопытство в ее голосе показалось ему детским, но и сдержать свое любопытство не могла.

– Гете. «Ольховый Король», – ответил он.

– Я только «Лесного Царя» знаю.

– Это она и есть. Жуковский неправильно перевел на русский. Нельзя было ольху из названия убирать.

– Почему?

– Потому что Гете не случайно про нее написал. В средневековой Европе ольха считалась деревом несчастий.

– Почему? – повторила Вероника.

– Потому что растет у болот и сгорает так быстро, что не согреешься.

Что ольха растет на болотах и дрова ольховые быстро сгорают, Вероника, конечно, знала. Но слова Сергея Васильевича словно вывели ее простое житейское знание в какое-то другое пространство, где все было необычно и значительно. Как отец показывал ей когда-то созвездие Волосы Береники и читал стихи Катулла.

Вероника удивилась, поняв это. Тогда она не чувствовала ничего, кроме желания, чтобы папины объяснения поскорее закончились и можно было бежать на речку с багничскими хлапчуками и девчатами. А теперь все то не просто вспомнилось, но так странно и сильно связалось с происходящим сейчас…

– А все-таки красиво Жуковский перевел, – поскорее прогоняя странные мысли, сказала Вероника. – «Кто скачет, кто мчится над хладною мглой…» – шепотом продекламировала она. – А вы, значит, по-немецки повторяете?

– Да.

– Почему?

– Способствует концентрации.

Вероника шмыгнула носом. Что ж, к сонму связанных с ним загадок добавляется еще одна. А к перечню известных ему языков добавляется немецкий.

Она вдруг вспомнила, как в последний свой приезд в Баг-ничи плыла, стоя в челне, сквозь затопленный весенним половодьем лес, и дубрава незаметно перешла в ольховник, и стало казаться, что вокруг сказочное королевство, хотя про Ольхового Короля она тогда не думала.

– Надо отдохнуть? – спросил Сергей Васильевич.

– Как считаете нужным.

– Но вы устали?

– Нисколько.

– Если бы я знал, что вы так хорошо ходите, вообще не стал бы брать фурманку.