Вот и сейчас, казалось, волновались все, кроме Малины, которая, не суетясь, с достоинством осматривала себя в булатное зеркальце, с нескрываемой гордостью и удовольствием любуясь собственным отражением. И не верилось, что лишь несколько дней тому назад, почитала себя Малина бессчастной, орошала подушку горькими слезами. Долго горевала Малина, что никто её такую рослую да крупную замуж не позовёт. Женихи смотрели с восторженным трепетом, но бегали за резвыми хохотушками. Зато Первуша, не смущаясь ни своего невеликого роста, ни худощавого телосложения, как только Малину увидел – обомлел, вот это девица, каких богатырей нарожать ему сможет, и ничтоже сумняшися повел осаду по всем правилам ратной науки. Малина сначала невзрачного по её разумению ухажера всерьёз не принимала, ни косой тебе сажени в плечах, ни золотых кудрей, ни взора соколиного. Но Первушу с толку девкина холодность не сбивала, и ухаживания он свои продолжал упорно и настойчиво. То место лучшее для Малины на посиделках займет, то самый лакомый кусочек со стола принесет, да и подарками Малину баловал – то бусы, то зеркальце, то отрез заморской ткани. Бывало раньше, Малину дразнили и за высокий рост и крепкое телосложение, а как Первуша появился, никто рта открыть не смел. И в службе ратной Первуша отличался, Яромир всегда с ним лично словом молвился, и неспроста, Первуша своих подопечных гридней гонял без устали, в строгости держал, и его десяток был самым лучшим из трёх, может видел его воевода десницей нынешнего старшего по заставе а, может, и самим старшим гриднем. А уж когда обнимал Первуша Малину за плечи, то никто бы не посмел назвать его тщедушным или слабым, руки под рубашкой были крепче камня. Постепенно Малина настолько к Первуше привыкла, что и дня без него не мнила. А уж когда Яромир отправил Первушу в Плесков с поручением, и отсутствовал удалой гридень аж целую седмицу, тут уж Малина и вовсе извелась. Вот такая любовная повесть-кручина, что ныне продолжалась свадьбою. Поверить сложно, как это столетний дуб вырос из молодой поросли, что из малого желудя взошла, так и из привычки порой рождается привязанность, а из привязанности крепкая любовь.

Для свадебного обряда облачили девицы Малину в баскую черемчатую тончайшего льна сорочицу, украшенную по вырезу затейливой вышивкой, в которой мерцали и золотые нити, и стеклянный бисер и жемчуг, повторялся узор в более скромном исполнении и на подоле, что выглядывал из-под нарядной пестряди поневы, которой подружки обвили бедра Малины, затянув на талии шнурком. Поблескивали золотые нити и в красном пояске, с которого на цепочках свисали подвески-обереги, должные притянуть в семейную жизнь молодых достаток и счастье. Бронзовыми наручами с затейливыми рисунками скрепили подружки длинные рукава Малининой сорочицы на запястьях. Бронзовым же венцом обхватили голову, чеканный узор украшал венец на челе, кружево колец спускалось по вискам к гладкой белой шее, увитой ожерельем из разноцветных стеклянных бусин, попадались в нём бусины зелёного стекла, а три были из дутого золота. Последний раз щеголяет девка в венце и радует взоры окружающих светлой гривой роскошных распущенных волос. Нынче вечером уплетут волосы в косы, уложат кольцами и укроют от посторонних глаз девичью красу тонкой тканью убруса –теперь не девка, а мужняя жена. Завершили наряд сапожками из красной кожи – подарком Яромира. Имелась ещё в праздничном наряде душегрея, подбитая беличьим мехом, заморское сукно для неё, кстати, Первуша покупал. Подружки возьмут душегрею с собой, чтобы облачить в неё Малину, когда опустится вечерняя осенняя прохлада.