Одна только наивная Любомира думала, что о его посещениях в этом тереме ведает единственно её смоленская другиня и верная чернавка и больше никто. На деле – знала вся челядь Оды, да и сама боярыня была прекрасно осведомлена о том, что происходило под крышей её дома. Все они помалкивали и делали вид, что ничего не замечают. Дружно исполняли князев наказ. Будь он неладен… А он-то сам чем лучше других? За обольщение смоленской княжны сторговался с князем на воинскую подмогу для своей брани с уличами… И ведь ранее он посчитал бы сделку вполне честной: каждый получал то, чего хочет, – в разумных пределах, само собой. А вот теперь терзается непонятными чувствами.

Свенельд повязал пояс с оружием, покинул двор Оды и направился к собственному дому. Рядом с воеводой незаметно, будто соткавшись из темноты, возник человек.

– Сиби вернулся? – спросил Свенельд, не взглянув на спутника.

– Да, ярл. Давно. Прогулялся в княжьем саду с сестрой княгини и вернулся… Куда уж ему до тебя… – хмыкнул Фролаф.

Это, разумеется, был он. Оружник Свенельда по обыкновению сопровождал господина в его тайных предприятиях.

– Придём домой – буди его, – бросил Свенельд. – И остальных… Возвращаемся к войску. Хватит прохлаждаться…

– Прямо сейчас? Ночь на дворе… И тебе бы самому поспать перед долгой дорогой…

– Покуда соберёмся – рассветёт. А поспим – в сёдлах…

Ночь перевалила за половину. Киев почти полностью погрузился в темноту. На Киевских горах огни мелькали только во дворе Свенельда – дружина воеводы готовилась к утреннему выступлению в земли уличей. А Подол был тёмен и тих – лишь собачье тявканье и поскуливание изредка нарушало безмолвие нижнего города.

Ночь – время покоя и отдохновения. Для бодрствующих же по собственной воле в тёмную пору суток, ночь может стать временем безрассудств и искушений. Ночь укрывает темнотой тела и лица людей и сбрасывает покровы с душ…

За столом в доме главы иудейской общины Козар3, Авраама, сидели гости. К этому часу почтенные иудеи завершили вечерю. Блюда были убраны, на столе остался лишь кувшин с мёдом и кружки. Гости пригубляли питьё, тихо обсуждали насущные дела и с тревогой поглядывали на хозяина, гадая – для чего он собрал их ныне. Оплывали свечи, разрисовывая стены странными узорами. Но окна дома не светились, волоки были задвинуты. Если какому-нибудь запоздалому гуляке случилось вдруг блуждать по улицам Козар, он не должен был задуматься – почему не спят в доме Авраама.

Обведя своих духовных чад взглядом усталых, отягчённых отёчными мешками глаз, старейшина наконец приступил к главному.

– Я позвал вас, братья мои, чтобы обсудить печальные новости. Иегуда, брат мой, поведай то, что тебе стало известно о замыслах Киевской державы.

Присутствующие тотчас обратили взоры к сухощавому иудею с ухоженной окладистой бородой. Дорогой бухарский шелк его кафтана переливался в свечном пламени, а глаза Иегуды блестели. Какие бы новости не собирался сообщить единоверцам богатейший лихоимец4 Козар – а именно таково было занятие Иегуды – опечаленным он не выглядел, и почтенные иудеи приободрились.

– Князь Игорь готовит поход на Тмутаракань. Так называет русь Самкерц. Он велел советникам говорить, что собирает рать для помощи свату, касожскому князю. Но на деле князь замыслил захватить Самкерц и отдать его под руку грекам. Для того он женил наследника на дочери вождя сапасхов5 и болгарской княжны.

– Но зачем ему воевать с каганом Иосифом?! Разве не жили хазары с князем Игорем в мире и дружбе последние полтора десятка лет, разве не прирастала ежегодно серебром торговля Киева с Гурганскими странами? – удивлённо воскликнул Манар, купец, недавно вернувшийся с торга из Северских земель. – А ведь путь к басурманам лежит через Хазарские земли. Рассорившись с хазарами, князь Киевский закроет себе дорогу на восток!