– Да, представь! Мы ведь с тобой вроде бы определились, что оба являемся разумными существами. Точно так же, как твои, данная ситуация разрушила и все мои планы, а незнание будущего порождает страх. К тому же Даниил мой друг. Мы с тобой…

Лис хотел продолжить, но вдалеке послышался мягкий хлопок входной двери. Затем кто-то, еле волоча ноги, прошёл к центру дома, по пути просто выпустив из рук сумку, которая с грохотом упала на пол, и затих недалеко от логова Мэй.

Девочка с интересом тихонечко выглянула из-за угла. Сгорбившись, бессильно опустив голову и руки, бабушка Лиза сидела на ступенях, разделявших общественную половину пентхауса от частных территорий. Облик её был настолько наполнен печалью, что аура эта висела вокруг практически осязаемым облаком. Вспомнив уроки лиса, Мэй подумала о том, как тяжело, наверное, бабушке, и неожиданно для себя вышла из-за угла.

Елизавета Морякова не шелохнулась.

Мэй стала по шажочку, медленно, скрипя вспотевшей спиной по гладкой стене, продвигаться в её сторону.

Та сидела.

Через три минуты девочка наконец подошла совсем близко, опустилась на четвереньки и, словно кошка, вползла головой на колени к совсем ещё не знакомой, но в данный момент такой близкой бабушке.

Елизавета ожила.

– Мэйчик, дорогая, – гладила и целовала бабушка её волосы. – Не переживай, родненькая! С твоей мамой всё будет в порядке. Врачи обещают. Хорошие врачи. Лучшие врачи! Нужно лишь пару месяцев подождать. Мы завтра к ней, если хочешь, съездим.

Вдруг Лиза остановилась и опустевшим взглядом посмотрела вдаль через окна на отблески поднимающегося солнца.

– А вот мой сын…

Не договорив, она закрыла ладонями рот, сдерживая крик, и залилась слезами. Всё ещё лёжа, Мэй теперь принялась сама успокаивающе гладить бабушкины колени.

Весь последующий день был наполнен словами сочувствия, которые приносили близкие семье друзья и коллеги; и потоками слов, которые лились с новостных экранов. Президенты и главы правительств, партийные боссы, члены межгосударственных советов и организаций, владельцы и директора крупнейших корпораций, актёры, общественные деятели и многие другие незнакомые люди соревновались в красноречии по поводу случившейся трагедии, непременно оценивая высочайшую значимость Даниила Морякова и начинаний Фонда для всего мира. В их физиономиях было так много официоза, наигранности и лжи, и это так бросалось в глаза не привыкшей смотреть на лица Мэй, что она то и дело с отвращением закрывала веки, затыкала уши и отворачивалась.

Одна из этих говорящих голов принадлежала Джанфранко Бести. Согласно своему статусу он, сложив руки, произнёс не отличающуюся пламенностью речь на фоне открытого окна своей старой городской квартиры, а когда дрон-корреспондент улетел, тот, довольно грязно выругавшись по поводу опоздания, торопливо нацепил шарф и выбежал под тусклый свет старинных фонариков центра Неаполя. Их с Мари ждал многообещающий вечер, который уже через одиннадцать минут должен был начаться оперой в Teatro di San Carlo.

В госпиталь они поехали не сразу, а через сутки. Так велели врачи.

Не впервые была Мэй в больницах, но в этом месте всё казалось в новинку, и хотя контакт с бабушкой не полностью наладился, Мэй не отпускала её руку. Не могла отпустить.

Все здесь ходили серьёзные и озабоченные, тихо разговаривали парами о том, что никто другой не должен был услышать, или в ожидании вердиктов молча разглядывали информационные панели на стенах. Среди этой стерильности лишь один мальчик с загипсованным локтем улыбнулся ей и даже протянул откуда-то взявшийся маленький цветок. Но, увлекаемая бабушкой, принять подарок Мэй так и не успела.