Екатерина Ивановна была слишком умна, чтобы не понимать намерений «бриллиантового» князя. Но гордость ее была возмущена.

– Quelle bassesse! Quelle bassesse! – с горечью повторяла она про себя полюбившееся слово.

– Не возмущайте моего уединения! – в то же время говорила она. – Здесь, в милом монастыре, я найду себе тысячу радостей в жизни с людьми, которые меня воспитали.

– Но мадам Делафон чрезвычайно стара, и едва ли долго может служить вам охраной, – попытался возразить Куракин.

– Меня переживут некоторые из дам здешнего чрезвычайно приятного общества!

– Монастырь – все же монастырь. Ядовитые жала престарелых ос оттачивает скука.

– У меня прекрасная библиотека, у меня моя арфа, мои карандаши – все предметы, которые так хорошо служили мне развлечением в моменты, когда мне приходилось страдать. У меня, милостью моего императора, достаточные средства, чтобы благотворить зябнущей, нагой и голодной нищете, которая находит тропинку в эти монастырские стены. Какое наслаждение в милосердии к страждущим человечества, неистощимое наслаждение! И, наконец, главное, – вера, утешение религии, ничем не развлекаемых размышлений о величии Божества, о ничтожестве и суете всего земного. Посмотрите, князь, – поднимаясь на красных каблучках и грациозно протягивая ручку к окну, продолжала Нелидова, – посмотрите, на той стороне Невы – тихое пристанище. Там, в тени плакучих берез, я найду последнее убежище, так близко от родного монастыря, где я была так счастлива, так бесконечно счастлива!..

Князь посмотрел в направлении, в котором простирала ручку Екатерина Ивановна, и на другом, Охтенском, берегу с большим неудовольствием увидел между кудрявыми березами мелькающие кресты кладбища.

«Бриллиантовый» князь, преданный тленным прелестям красоты рисованной и красоты живой, честолюбию и утонченностям стола, терпеть не мог напоминаний о смертном часе.

Он не сказал ни слова, только крякнул и понюхал табаку из драгоценной табакерки, которую держал в руках.

Лукавый блеск мелькнул в умных глазах миниатюрной фаворитки, но сейчас же погас.

Она опустилась опять в кресло, безнадежно бросив ручки на пестренькое свое платьице.

– Мне не должно его видеть, нет, не должно! – по-детски складывая плаксиво губки, прошептала она. – Его счастье будет всегда одним из предметов самых горячих моих молитв. Но это все, чем я могу и хочу ему содействовать.

– Нунций его святейшества, граф Литта! – возвестил, появляясь, лакей. – Ее высочество, принцесса Тарант и его сиятельство, граф Шуазель-Гуфье.

Брат чрезвычайного посла Мальтийского ордена, нунций Литта, высокий молодой человек, с идеально правильным итальянским лицом, в черной сутане и башмаках с пряжками, как духовная особа, входил первым, но в дверях он посторонился и с глубоким поклоном пропустил в гостиную престарелую принцессу, шедшую под руку с Шуазелем.

Бывшая статс-дама несчастной королевы Марии-Антуанетты, пережившая ужасы революции, принцесса являлась живой реликвией старого Версальского двора и былой славы королевской Франции. Она была одета так же, как и в дни величия Людовиков, но голова ее, отягощенная высокой пудреной прической, постоянно дрожала, так что принцесса, чтобы скрыть это сколь возможно, подносила руку с кружевным платком и незаметно поддерживала подбородок.

Граф Шуазель-Бопре, принявший имя Шуазель-Гуфье после женитьбы на последней из фамилии Гуфье, происходившей от славного адмирала эпохи Франциска I, был посланником в Константинополе, когда разразилась революция. Он нашел убежище в России, обласканный Екатериной в Царском Селе как автор прелестного сочинения «Voyage pittoresque de la Grèce». Императрица даже хотела назначить графа президентом Академии на место Дашковой, но его смешные увлечения одной известной кокеткой высокого полета заставили ее отменить это решение. Императрица лишь купила замечательные серебряные сервизы графа. Император Павел покровительствовал графу. Он был допущен в интимный круг императора как знаток, действительно несравненный, искусств, назначен был президентом Академии художеств, – пост, который привлекал и русских знатоков, и покровителей искусств, и, прежде всего, графа Александра Сергеевича Строганова. Мало того, император доверил Шуазелю знаменитую библиотеку Варшавы и пожаловал обширные земли в Самогитии.