Продолжаю о том дне. Пугали меня только две вещи. Во-первых, кот. А ну как почует, скотина, что я в чулане хоронюсь, начнёт орать, рваться туда? Вот это бы и впрямь плохо оказалось – вдруг поставит красную метку? А второе – если затянется приём, не успею я на ужин. Не думайте, что мне так уж есть хотелось. Просто ведь непременно хватятся меня, побегут на огород, побегут в сарай – а меня нет. И что мне потом объяснять Тангилю, да и остальным?

Думаю я обо всём этом, думаю, а сам из-под тюфяка чуть выполз – ровно настолько, чтобы и в щёлочку подсматривать, и обратно под тюфяк, если что, юркнуть. Да, и о третьей опасности я подумал: не чихнуть бы. Но сами знаете, от чиха средство есть – на болевую точку надавить, между пальцами. Удовольствие, конечно, невеликое, но уж точно не до чиха будет.

А меж тем накрыл Алай обед господину, постоял у него за спиной, подавая то и это, потом пустую посуду на поднос – и вон из кабинета. Господин Алаглани в кресло своё роскошное уселся, кота щелчком пальцев подозвал – и принялся его гладить. Он гладит, котяра урчит, а я думаю: это он хорошо, это он правильно. Лучше пусть у него на руках, чем свободно бегать и в чулан соваться.

А тут и приём начался. Постучался Алай в кабинет, склонился в поясе и объявил:

– Высокородный господин Шиарай-тмаа!

И тотчас в кабинет вкатился дворянчик. Толстенький такой, лысенький, лет уже солидно так, одет богато. Кафтан тонкого заморского сукна, расшит золотыми нитями, туфли из телячьей кожи, на пальцах перстни.

– Желаю вам доброго здравия, высокородный господин Шиарай-тмаа, – поприветствовал его господин Алаглани. – Прошу вас, присаживайтесь в кресло!

Приметил я, что хоть и благородная кровь к нам пожаловала, а не выскочил господин из-за стола, не согнулся в поклоне поясном. Видимо, знает себе цену.

Уселся благородный Шиарай – и начал на беду свою плакаться. Ну, не сразу, конечно, к делу приступил, а всякие сперва улыбочки, усмешечки, намёки… я даже поначалу не сообразил, о чём речь. Но после понял – с женщинами у него перестало получаться, и тому уже пятый год. И что уж скольких лекарей обошёл, и выписывал из Академии Сиуранской, и поиздержался на этом так, что от былого состояния, почитай, и не осталось ни шиша… ну, этот намёк я с ходу разъяснил. Это он насчёт платы за услуги, мол, груды золота не ждите…

Господин Алаглани слушал его, слушал, головой кивал – а потом и спросил:

– Высокородный господин, вам ведь уже, насколько понимаю, шестой десяток к концу подходит?

– О, вы правы, – кивает тот, – да только иные мужи и в значительно более зрелом возрасте ещё хоть куда, а у меня вот несчастье какое…

– Неужели почтенная супруга ваша, высокородная Ишисийи-тмаа, претерпевает столь уж серьёзные страдания из-за вашей возрастной немочи? Она ведь тоже, как я понимаю, немолода? Не следует ли смириться с Высшей Волей и естественным законом, отдавшись делам милосердия и душепопечения?

Вроде и почтительно сказал, а уж мне ли ехидства не заметить?

– Ну… – протянул тут Шиарай. – Оно, конечно, так, но… Но вы же сами понимаете… Жена женой, а так ведь свет на ней клином не сошёлся… Как там сказано у поэта?

Надо же, лысый наш и в стихах дока! А на первый взгляд – все мысли у такого в кошельке помещаются.

– Ну что ж, – молвил тут господин Алаглани, – если, значит, тени не страшитесь и намерения ваши серьёзней некуда, то попробовать, конечно, можно. Есть способы. Но сразу должен предупредить – это недёшево. Бальзам, который способен вернуть вам утраченные силы, создан на основе чрезвычайно редких, я бы даже сказал, драгоценных заморских трав. Причём воздействие бальзама не столь уж долговечно, и потому вам периодически придётся прибегать к сему средству. А поскольку знаете вы, что другой поэт сказал: