– Ничего страшного, – отвечаю я.

Я не рассказала ей о нашей с Ренни ссоре. Это только между нами.

Я выпрыгиваю из машины и машу Эшлин вслед. Вместо того чтобы войти в парадную дверь, иду прямо к заднему двору. Алекс сеткой очищает бассейн, пытаясь выловить из воды красный пластиковый стаканчик.

– Привет! – говорю я.

Он испуганно поднимает голову.

– А Ренни где?

Обычно я бы выдумала ей оправдание, но сегодня просто пожимаю плечами.

Я начинаю собирать гавайские факелы и бумажные пляжные фонарики, которые мы развесили по двору. Я никак не смогу унести все это домой. Если Алекс хочет избавиться от этих вещей, ему придется меня подбросить. Хотя он все еще кажется сердитым.

– Тебе достался хотя бы один из моих капкейков? – спрашиваю я.

– Да. – Алекс сидит в шезлонге, уставившись в телефон.

– Понравилось?

– Ничего так, – отвечает он.

– Тебе попался обычный или с мармеладной рыбкой? Я положила их в несколько капкейков.

Алекс наконец-то смотрит мне в глаза.

– Я съел три, и, думаю, в одном была рыбка, – говорит он более теплым тоном.

Слава богу! Я слегка улыбаюсь.

– Круто! Э-э… пить хочется. Можно мне газировки?

Алекс кивает головой в сторону домика у бассейна.

– Сходи и возьми.

Окей. Что ж, видимо, мне придется тащить все барахло домой на собственном горбу.

Домик у бассейна – это фактически квартира Алекса, состоящая из гостиной, кухни и огромной спальни. Он обустроил его как холостяцкую берлогу в стиле Джеймса Бонда. Черный кожаный секционный диван, большой телевизор на стене, настоящий автомат с колой у бара. И у него есть кладовка с закусками, которую его мама заполняет печеньем, чипсами и всем, чего только можно пожелать.

Дверь в спальню открыта, и я вижу одну из наших пластиковых пальм, сдутую и висящую на спинке стула. Его комната обычно чистая, но сегодня здесь беспорядок. Кровать не убрана, на полу одежда.

Я иду, чтобы взять пальму, и вдруг останавливаюсь. Около кровати кучей свалена одежда, а на самом верху лежит зеленый топ. Я наклоняюсь, чтобы подобрать его.

Майка моей сестры, та, что она надевала на вечеринку, часть ее костюма рыбки. Я знаю, потому что у меня точно такая же, того же бренда, только на размер больше. На груди засохшее розовое пятно – клубничное дайкири. Я его нюхаю: ром.

Выхожу из домика с майкой в руках. Увидев, что у меня в руке, Алекс широко раскрывает глаза.

– Откуда у тебя Надина майка? – спрашиваю я его.

– О… на нее кто-то что-то пролил. Я дал ей одну из своих домашних футболок, – отвечает он.

Внезапно мне становится тяжело дышать.

– Надя пила?

Я велела ей не пить, запретила.

– Она не делала никаких глупостей, надеюсь?

– Например? Типа уехать неизвестно куда и неизвестно к кому? – Алекс мотает головой. – Нет, ничего такого она не делала.

Кровь отливает у меня от лица. Он говорит о Наде… или обо мне?

Алекс уходит и начинает загружать украшения в багажник машины. Я беру столько гавайских факелов, сколько могу унести, и следую за ним. Он ничего не говорит, и я – тоже.

Я сижу на кровати и рассматриваю старый фотоальбом, который нашла в подвале. С каждой перевернутой страницей я становлюсь взрослее. Вот я перед крепостью из простыней свечу фонариком себе в лицо. Это я на заднем дворе, взлетаю на качелях, сделанных из подвешенной к дереву шины; мои волосы почти белые от солнца. Тут мы с папой, у нас на головах огромные шапки из водорослей. А здесь я в столовой, играю на кларнете для родителей и тети Бэтт.

Альбом заканчивается снимком, где я позирую рядом с кустом сирени в первый учебный день в седьмом классе. На фото я стою на цыпочках и нюхаю цветы.