Уже подъезжая к дому, Раничев увидал у ворот бирюча – княжьего посланца, молодого воина в однорядке из темно-зеленого сукна, с копьем и большим ножом, болтавшимся у пояса в деревянных ножнах.

Завидев Ивана, бирюч поклонился:

– Князь Олег Иваныч ждет завтра с утра на службу.

– Велика честь! – в свою очередь поклонился Иван, в поклоне том не было ничего зазорного – не бирючу кланялся, князю.

Что ж, может, оно и к лучшему? При княжьем дворе тоже можно концы поискать. Только осторожненько, без видимого напряга.

Кинув поводья слуге – ишь, как зашевелился, получив деньги, – вошел в горницу и, сбросив однорядку и сапоги, растянулся на лавке. Прошмыгнувший в дверь служка повесил мокрые онучи на печку и молча уставился на хозяина – чего, мол, изволите, любезнейший господине?

– Квасу испить, – махнул рукою Иван. – Да холодненького, больно уж натопили жарко.

Слуга бросился исполнять приказание. Выпив холодного квасу, Раничев нервно заходил по горнице, потом снова улегся на лавку, подстелив под себя мягкую армячину. Думал уснуть – поворочался, нет, не спалось. Свечка мешала – задул. Все одно, мысли разные нехорошие в голову лезли. Встав, Иван подошел к сундуку, открыл, вытащил гусли… И так и просидел на лавке до самого утра, наигрывая грустный бесконечный блюз, скулящий такой, даже скорее воющий, волчий, в духе старого морщинистого негра Хаулина Вулфа.

Утром поехал на княжий двор.

Великий князь рязанский Олег Иванович, скрестив болевшие ноги, сидел в резном деревянном кресле с высокой спинкой, украшенной изображениями ангелов. По обе руки князя, на лавках, уселись ближние бояре – люди все именитые, известные древностью рода. Позади них, у двери, толпились прочие – дворяне да дети боярские – средь них скромненько подпирал дверной косяк Раничев в голубой бархатной ферязи и наброшенном на плечи полушубке. Хоть и жарко было натоплено, да все бояре парились в шубах – по-иному у князя появляться срамно, все равно как на заседание Государственной думы прийти в шортах. Вот и парились да перешептывались меж собою в ожидании княжеской речи. Боярина Аксена Собакина среди присутствующих не было, что сразу же навело Ивана на вполне определенные нехорошие мысли. Не было и Феоктиста… впрочем, дьяков здесь вообще не было, лишь в уголке, за небольшим столиком притулился писец.

– Вот о чем хочу сказать вам, бояре, – начал наконец князь.

Все затихли.

– Безбожный поганец царевич Тимур-Кутлуг прогнал с крымских земель достойного хана, друга нашего Тохтамыша, и сам на престоле Ордынском утвердишися.

Однако оперативность – удивился Раничев. Тохтамыша, насколько он помнил, Тимур-Кутлуг при поддержке войск Тимура выгнал из Крыма в феврале, а сейчас еще только апрель. Быстро узнали, учитывая, что до появления первых караванов с юга еще далеко. Ха! Так ведь не с юга, с Москвы та весточка! Здорово сработала боярыня Руфина… или содомит дьяк. Раничев еще больше утвердился в этой мысли, поймав на себе благосклонный взгляд князя. Ну да, не зря в Москву ездил… только вот с невестой вона как обернулось. Пожаловаться, что ли, Олегу Иванычу? А почему б нет? Тут все средства надо использовать.

Дождавшись конца заседания, Иван задержался в дверях, пропуская бояр и детей боярских, потом, увидев, как поднялся с кресла князь, бросился к нему коршуном:

– Заступы твоея прошу, княже!

– Чего тебе, верный слуга наш? Аль изобидел кто? – довольно милостиво поинтересовался рязанский государь.

– Неведомы людищи исхитили невесту мою, боярыню Евдокию, а вотчину ее пожгли!