– Тьфу! Коли б не ты, Иване, просил…

Оставив ошарашенных парней стоять у высокого забора, Раничев юркнул в темноту проулка. И едва не столкнулся нос к носу с дьяком Терентием! Тот, в сопровождении троих вооруженных дубинами парней, быстро шел к корчме, что-то весело напевая. Летел, так сказать, на крыльях любви, гм…

Опомнившись, Иван засвистел. Дубинщики угрюмо обернулись – но Раничев уже успел скрыться в сугробе, прислушался.

Дойдя до обнимающихся юношей, дьяк остановился, отправив дубинщиков вперед, к корчме. Парни обернулись:

– Здрав будь, мил человече!

– И вам того же, отроки… Вижу, милуетесь?

Слово за слово – завязалась беседа. Впрочем, говорил больше дьяк, собеседники лишь угрюмо поддакивали. Раничев уж как ни исхитрялся, как ни грозил кулаком – так и не улыбнулись оба.

– Неприветливые вы какие-то, парни, – посетовал дьяк. – А то б позвал вас в гости.

– А мы б и пошли, – вспомнил наконец Лукьян. – Только сегодня уж поздно. Давай завтра, после обедни сразу?

– И не к тебе, а к нам, – подал голос Иванко. – Баньку истопим. Ко мне на двор и приходи. Деда Ипатыча, гусельника, избу знаешь?

– Найду!

Лукьян с Иванкой плевались весь обратный путь. Пытались на ходу порасспросить Раничева – чего он такое задумал? – да Иван отмалчивался, не до ребят сейчас было. Ночь. Хоть и не совсем еще поздно, хоть и виден кое-где в слюдяных оконцах дрожащий свет свечей, да шныряют уже по закоулкам шустрый ночные тени с кистенем да ножами. Как там у раннего Цоя?

Татей следовало опасаться – потому Иван и прихватил воинов да нарочно приказал взять не очень-то удобные в уличном бою короткие копья-сулицы. Неудобны, зато хорошо заметны. Эвон, как сияют в бронзовом свете луны наконечники! Прежде чем напасть, сто раз подумают лиходеи и, скорее всего, примутся искать более беззащитную жертву. Впрочем, кто шляется-то по ночам? Все добрые люди давно по избам сидят, молитвы творят, на пустынных улицах… ну разве подгулявшие пьяницы вылезут из корчмы на свое горе. Нечего с таких взять? Ну это так только кажется. У кого крестик серебряный, у кого полушубок овчинный, у кого – сапоги, пояс, исподнее. Ночные московские тати – народец неприхотливый. Огорошат кистенем по затылку, разденут – лежи потом в сугробе, сразу не помрешь, так потом от зимнего холода окочуришься. Целые шайки по ночам по Москве ползали – даже стража не рисковала в малом числе из Кремля высунуться. На Великом посаде, у самых княжеских стен, шалили да в Занеглименье, вдоль Можайской дорожки, на Чертолье и в Замоскворечье – реже. Чего там брать-то? Кого грабить? Голь-шмоль-беднота. Разве что уж совсем опустившимся шильникам добыча.

Однако чу!

Внимательно оглядывавшийся по сторонам Иван подал знак воинам. Показалось – вроде как чья-то тень прошмыгнула вдруг в Заовражье, пробежалась по льду ручья Черторыя, исчезла, затаилась в кустах. А чего там делать-то, в овраге?

– Да легче вон в закоулке схорониться! – кивнул на черный зев подворотни Лукьян.

– В закоулке, говоришь? – Раничев усмехнулся. – А ну, пошли, глянем.

Выставив копья, воины свернули за угол и сразу же остановились – весь проулок был заколочен толстыми плохо оструганными досками. Попробуй, пройди! За заборами, с двух сторон, зашлись в лае псы. Неуютно по ночам в Москве, неприветливо. Впрочем – только ли в ней?

Пошли дальше, уже осторожнее. Раничев чуток поотстал – якобы по нужде малой – встал у забора, прислушался… Так и есть – скрипел позади снег, видно, крались по пятам шильники, и в количестве не очень-то малом. Торопились – все ближе, ближе…