– Мы уже дошли до конца веревки, – говорил Кихтиля, – но выход из войны с Россией – это лишь маневр, дающий нам передышку. Восточно-карельский вопрос, основанный на великой финляндской идее, остался на этот раз неразрешенным, однако мы не собираемся отступать от своих законных требований. За нами остается весь государственный аппарат, цели которого прежние даже при новой политической ситуации[1]. Наконец, у нас есть выкованная в боях армия, и вы, господа офицеры, снова поведете ее за собой. Стоит только одному русскому солдату перешагнуть пограничный рубеж, как будут взорваны мосты, тоннели, разрушены водоразделы озер, и вода затопит целые районы…

Один вянрикки перебил подполковника:

– Простите, херра эвэрстилуутнанти, – сказал он, – а если русские не станут оккупировать нашу Суоми, к чему тогда сведутся цели нашего заговора?

Кихтиля слегка, как показалось Суттинену, поморщился, и лейтенант, чтобы выручить своего начальника из затруднительного положения, ответил сам:

– Неужели вы не понимаете, вянрикки, что дело тут не только в оккупации. Азиатская угроза страшна не только нам, как соседям России, но и Англии тоже; наконец, Соединенные Штаты просто не потерпят усиления мощи Советов.

– Еще вопрос! – спросили из угла. – Мы все здесь члены одной организации, и нам хорошо понятны цели нашего патриотического движения. Но есть армия, которая разойдется после перемирия по домам, вгрызется в землю и… Какое солдату дело до Англии, а также и до Америки!..

– Согласия у солдат, – резко ответил Кихтиля, – мы не собираемся и спрашивать. На то он и солдат, чтобы повиноваться, а не рассуждать. Списки этой армии уже составляются по всем тридцати четырем шюцкоровским округам.

Донесся топот копыт. Отогнув край шторы, один офицер выглянул в окно:

– Кажется, лейтенант Агрикола из района Вуоярви!.

В сенях громко прошуршало тафтовое платье госпожи Куркамяки, щелкнула задвижка, раздались торопливые шаги, и дверь, выбитая ударом ноги, распахнулась. Все невольно вздрогнули.

На пороге стоял полковник Юсси Пеккала.

– Встать! – сказал он. – Я здесь самый старший!

Мокрое старое кепи расползлось на его голове, лицо и одежду опутывала лесная паутина. От полковника сильно пахло лошадиным потом. Он, видно, долго мчался сюда на лошади, не разбирая во тьме дороги, – отсюда и пот, и эта паутина…

Кихтиля первый оправился от смущения.

– Господин полковник, – твердо произнес он, – попрошу вас покинуть собрание: вы не можете быть нашим единомышленником.

Юсси Пеккала стянул с головы кепи, сильно встряхнул его. Капли воды, сорвавшись с козырька, обрызгали Суттинена, и он вздрогнул.

– Единомышленники! – рассмеялся полковник. – Так вот, довожу до вашего сведения, что лейтенант Агрикола, которого вы ждете, и его единомышленники арестованы мною как враги наступившего мира. Оружие они украли, но закопать не успели. И лейтенант Агрикола сознался во всем…

– Ложь! – крикнул Суттинен, привычно потянувшись к плетке. – Я знаю лейтенанта Агриколу, и он никогда не мог ничего сказать вам!

– Он долго и не говорил, – снова рассмеялся Пеккала, – но я спустил с него штаны и посек шомполом его тщеславный зад. После этого лейтенант плакал, как девка…

Пожилой вянрикки, грудь которого была украшена немецким Железным крестом первой степени, истерично вскрикнул:

– Вы оскорбили честь финского офицера!

– Что? – грозно переспросил Пеккала. – Вы говорите – честь?.. Но честь имеется у меня!.. Может быть, – добавил, помолчав, – она есть у подполковника Кихтиля. Но только не у таких сопляков, как вы!