Но он даже не успел вскинуть карабин к плечу, как тут же упал под точными выстрелами. Раскатывающиеся бревна моста глухо прогремели под копытами последнего коня, выходившего на финский берег.

– Ну, здравствуй, Суоми! – сказал старший всадник.

Это был оберст фон Герделер, ныне – чрезвычайный эмиссар верховной ставки горно-егерского корпуса.

Лапландия гибла, гибла расквартированная в ее лесах немецкая армия, гибли надежды, гибло все.

Надо было спасать. Как спасать, что спасать? – фон Герделер еще не знал. Он знал только одно – спасать!..

Люди, лошади и гаубицы тонули в густой непролазной грязи. Мокрый снег летел косыми пластами. Жидкая торфяная слякоть прилипала к шинелям и отваливалась жирными комьями, противно шлепалась о землю. Солдаты, забыв про усталость, хватались за спицы колес, помогая животным вытягивать пушки.

– Проклятая страна! – хрипели, понукая лошадей, рослые фельдфебели…

На 650 явнобрачных видов растений в этой «проклятой стране» – 220 лишайников, и все эти 220 видов есть в коллекции обер-лейтенанта Эрнста Бартельса. Вот за эти два чемодана, что привязаны к пушечному лафету, любой ботанический музей мира схватился бы как за редчайшую драгоценность. У него даже не 200 видов, а – 234; эти четырнадцать он достал, ныряя на дно озер, и только не было лабораторных условий, чтобы доказать природу симбиоза наземного гриба и подводной водоросли…

– Навались, парни! – орут солдаты. – Еще, еще!..

Командир артдивизиона сидит на высоком рыжем гунтере, и единственное сухое место – это седло. Время от времени он вынимает из-под плаща руку, яростно трет залепленное снегом лицо. Еще недавно он сидел в своем тихом домике на Вуоярви, склонившись над микроскопом, изучал зеленые клетки гонидий. Это он, Эрнст Бартельс, нашел в Лапландии вид лишайников, муку которых добавляли в хлеб егерям; это он, Эрнст Бартельс, отыскал ягель, из грибных гифов которого одна фирма выделяет ароматные стойкие духи. Наконец, это он, имевший до войны солидную переписку с учеными Кембриджского, Ленинградского и Калифорнийского университетов, сидит сейчас в седле и смотрит, как тонут в грязи люди, лошади, пушки…

– Осторожнее чемоданы, – глухо произносит он. – Самое главное – мои чемоданы.

К ним приближаются десять всадников. Они тоже забрызганы грязью, бледны от холода, но держатся в седлах прямо и уверенно. Лицо одного из них кажется Бартельсу знакомым, и он узнает в нем бывшего военного советника при финском полковнике Юсси Пеккала. «Они там что-то не поделили, но это уже не мое дело», – равнодушно думает обер-лейтенант.

Фон Герделер не узнает или не хочет узнавать Бартельса.

– Куда идете? – отрывисто спрашивает он.

– На север, господин оберст.

– Кто отдавал такое распоряжение?

– Связь, господин оберст, – отвечает Бартельс, – потеряна, распоряжений никаких не поступает. Но я думал…

– Мне безразлично, что вы там думали!

– Прошу меня выслушать, – упрямо выговаривает Бартельс – По договору между Советами и Финляндией немецкие войска, не покинувшие Лапландию, после пятнадцатого сентября считаются военнопленными. Мы три дня бредем по болотам, пробиваясь к Печенге, а сегодня уже семнадцатое…

– Вы осел, Бартельс! – говорит фон Герделер, неожиданно вспомнив фамилию обер-лейтенанта. – Немецкая армия и не собирается покидать Лапландию. Поворачивайте свою батарею обратно!

Солдаты, слыша этот разговор, усаживаются на лафеты, достают размокшие пачки сигарет. Разъехавшаяся грязь снова медленно стекает в привычные колеи, заливая ноги лошадей.

– Я не могу выполнить ваш приказ, – осторожно заявляет Бартельс, – ибо мне ясно политическое положение в этой стране, и…