Слова плыли мимо, теряя значение.

— Нужно догнать “Каракатицу”. Она вышла из порта днем — на ней отвратный сухопутный шкипер и ошметки команды нашей боевой мэм. На большой воде мы возьмем их без потерь, — Морено озабоченно вытирал ветошью палаш, стирая следы крови.

— На чем пойдем, кэптен? На этой странной лоханке? — один из пиратов, большой и грузный, с частыми шрамами на запястьях и пальцах (по всей видимости, корабельный плотник), мрачно покачал головой. — Она мне не по нраву. Здесь дурно пахнет и происходит тоже дурное.

Остальная команда согласно зашепталась. Дороти никак не могла сосредоточиться. Попыталась отвести взгляд от кубика и тоже потерпела поражение.

— Чтоб вас кракен сожрал, стоило мою команду денек подержать в клетушке, как они уже видят в каждой тени демонов. Корабль хорош. Двадцать шесть пушек — всего на четыре меньше, чем на “Каракатице”. Осадка мелкая. Пустой. Паруса в порядке, полностью готов к отходу. Подарок морского бога. Чего вам еще надо, селедкины дети?

— Ты просто недавно на борту, кэптен, вот и не чуешь. А останешься подольше…

— Джок, я бы рад послушать бабкины сказки, но времени у нас в обрез. А воевать с гарнизоном у меня сейчас нет никакого желания — все наверх, поднимаем якорь…

Дороти хотела сказать, что ей тоже не нравится бригантина и она полностью на стороне команды, но открыть рот не смогла. На плечи легла свинцовая тяжелая подушка, голова сразу показалась пудовой гирей, и она стала медленно клониться вперед.

— Кэптен, глядите, с девкой-то… неладно.

Вокруг разом все взорвалось движением, мелькнуло уже очищенное от крови лезвие палаша и с хрустом опустилось на источник мерцания, а потом Дороти прилетела такая оплеуха, что зазвенело разом в обоих ушах. Зато пленка марева, в котором она тонула, лопнула разом.

Дороти неловко упала и ударилась плечом о доски. Мир снова мигнул, крутанулся и наконец обрел четкость, но почему-то начал трястись. И только спустя несколько секунд она сообразила, что это не мир, а Черный Пес сильно раз за разом встряхивает ее, ухватив за одежду, и зовет очень громко:

— Мэм! Вильямс! Очнись, дери тебя все святые по очереди! Джок, найди на этой лоханке выпивку и покрепче. И тащи сюда, только хлебни, перед тем как тащить — а то отраву принесешь…

— Где матрос? — Дороти перехватила Морено за запястья и прекратила встряхивания, от которых и так затуманенная голова ныла еще больше. — И штука, мерцающая...

— Какой матрос? Какая штука? — Черный Пес уставился на нее единственным глазом с таким незамутненным беспокойством, что Дороти поняла — дело нечисто.

Миражи в океане были вещью обыденной, водная гладь шутила с глазами и оптикой как могла, но одно дело, когда тебе в облаках видится берег несуществующей земли, и совсем другое — когда твоя галлюцинация имеет две ноги, мерзкую морду и ворох игральных карт, от которых…

— Когда я спустилась сюда, я видела человека. У него было странное лицо — доброе, как у деревенского дурака. Он сидел тут, нес вахту…

— Кэптен, с тех пор, как нас тут заперли, сюда не спускалась ни единая живая душа. Крысы — да, бегали, но на двух ногах никто не приходил, — проговорил Джок, смотря на Дороти как на сумасшедшую. — Она спустилась, потом вместо того, чтобы открыть запоры — вот, у клетки смяла край. Мне пару фраз сказала и в угол уставилась, а потом ты, кэптен, этот угол рубанул — по чистому воздуху…

Дороти встала, пошатываясь, и осмотрелась. Никакого матроса, разумеется, в трюме не было, как и мерцающего кубика и выпавших из рук игральных карт. Да и между тем трюмом, из видения, и этим были явные отличия — доски темнее, нет сваленных в углу тюков с товаром, клетка, в которой сидели люди Морено, на три фута ниже той, которая мерещилась.