– Разумеется, – отвечаю я.

– Ты тоже все еще злишься на меня?

– Переболел.

– Ну и правильно. Слушай, а чо злиться-то? Я привез к тебе домой классную девчонку, пьяную, да к тому же немую. Это ж просто подарок.

Я останавливаюсь, смотрю на него, недоумевая в очередной раз, какого фига с ним дружу. Я хорошо его знаю и понимаю, что он говорит несерьезно. Дрю – задница и бабник, но не законченный отморозок. И все же отповедь ему я даю. Он это заслужил.

– Прости, – извиняюсь я неизвиняющимся тоном и иду дальше. – Я думал, ты просто попросил меня убрать за тобой дерьмо. Мне как-то и в голову не пришло, что ты, как настоящий друг, привез мне упившуюся до чертиков девчонку, чтобы я с ней позабавился. В следующий раз выражайся, пожалуйста, яснее, дабы я не упустил свой золотой шанс. – Я даже не пытаюсь скрыть сарказм в своем голосе.

– Да ладно тебе, я же просто дурачусь. – Дрю хотя бы хватило ума произнести это виноватым тоном. – Я оставил ее у тебя, потому что ты, я знаю, никогда бы ее не тронул. – Теперь он выставляет меня монахом, и мне, пожалуй, это тоже не нравится.

– Она же этого не знает. Наверняка думает, что ты сделал именно то, что сейчас сказал. Оставил ее у незнакомого парня, не задумываясь о том, что с ней может случиться.

– А что с ней случилось? Ты был так зол на меня в субботу, что ничего не рассказал.

– Может быть, потому, что полночи я вытирал ее блевотину, а вторую половину следил, чтобы она ею не подавилась. – Я останавливаюсь, пристально смотрю на него, давая понять, что не шучу. За один только вечер той пятницы я столько блевотины увидел, чуть не утонул в ней. И это не смешно. Сомневаюсь, что я когда-нибудь смогу стать таким, как прежде. – Хочешь знать, как все было? Ее стошнило. И не раз. Она отключилась. Потом проснулась. Я отвез ее домой. Все.

– Старик, я перед тобой в долгу, – говорит Дрю, все еще морщась от упоминания блевотины.

– Век не расплатишься.

В понедельник, когда я прихожу на урок труда, тарелка Марго с синим узором из «огурцов» уже стоит на рабочем столе у дальней стены, где я обычно сижу. Должно быть, Джош поставил, хотя за партой его нет. Он в другом конце мастерской, у станков. Я не хочу долго смотреть на него, пытаясь понять, что он делает, поэтому сую тарелку в свой рюкзак до его возвращения на место. Звенит звонок. Джош, даже не глянув в мою сторону, садится за парту, и все опять нормально. Только это «нормально» длится недолго, что меня не должно удивлять. Не думаю, что слово «нормально» вообще применимо к тому, что касается Джоша Беннетта. Хотя мне ли его судить, если сама я наблюдаю за ним из ненадежного укрытия собственного хрупкого стеклянного дома.

– Эй, Беннетт! Правда, что ты вышел из-под опеки?

Вышел из-под опеки? Я поднимаю голову, чтобы посмотреть, кто задал вопрос. Какой-то придурок. Кевином, кажется, зовут. Точно не могу сказать, я им особо не интересовалась. Заметила только, что челка у него длинная, штаны вечно мешком сидят и он мнит себя красавчиком. Честно говоря, мне плевать, кто задал этот вопрос, а вот ответ любопытно услышать.

Джош молча кивает, продолжая работать над чертежом, который нам задали сделать еще в пятницу. Он не поднимает головы, вообще не обращает внимания ни на Кевина, ни на остальных, хотя весь класс теперь смотрит на него.

– То есть ты теперь можешь делать что угодно?

– Очевидно. – Джош поворачивает линейку, проводит по ней карандашом еще одну линию. – Конечно, убить кого-то я не вправе, так что определенные рамки существуют, – добавляет он сухо, все так же не поднимая головы. Я с трудом сдерживаю улыбку, тем более что Кевин, не поняв намека, продолжает его донимать: