И вот мы оба сидим в кабине. Он не смотрит на меня, но и не заводит машину. Интересно, какого черта он ждет? Или, может быть, блуждание в темноте – все-таки еще не самое страшное, что могло со мной случиться? Время как будто остановилось. Мгновением позже собственная глупость шарахает меня по голове: машину он не заводит, соображаю я, не для того, чтобы заставить меня нервничать, – он же не знает, куда ехать. Искать в кабине что-то, на чем можно писать, бесполезно. Здесь стерильно, как в больнице. Самая чистая машина, какую мне доводилось видеть. Мой собственный автомобиль, когда я сяду в него завтра, покажется мне помойкой. Прежде чем я успеваю обратить на него умоляющий взгляд в надежде, что он поймет мою просьбу, Джош берет с приборной панели устройство GPS и дает его мне – напечатать адрес.

Доехали мы не быстро, а очень быстро. Всего несколько минут – и дом Марго. Мне ужасно стыдно, что я заставила его сесть за руль среди ночи. Пока мы ехали, я внимательно следила за дорогой. Это для того, чтобы в следующий раз не заблудиться, убеждаю себя. На самом деле я хочу знать, как вернуться к его гаражу.

Мне бы следовало его поблагодарить, но он не ждет от меня признательности. И вообще, у меня такое чувство, что молчание его больше устраивает. Когда он подъезжает к дому, я тотчас же, не дожидаясь, когда он заглушит мотор, хватаюсь за ручку дверцы, чтобы избавить и его, и себя от неловкости. Спрыгиваю на землю, поворачиваюсь, чтобы захлопнуть дверцу. Я не говорю ему спасибо. Он не желает мне спокойной ночи, но произносит:

– Ты совсем другая.

В ответ я захлопываю дверцу.

Джош Беннетт входит в мастерскую и направляется прямо к моему столу. Я стараюсь не смотреть на него, но соблазн велик. Просто не хочу, чтобы он знал, что я на него смотрю. Вскоре выбора у меня не остается, потому что он останавливается передо мной, смотрит мне в лицо. Я тоже на него смотрю, хочу крикнуть: «Что вылупился?!» Я почти вижу, как слова, отяжеленные немой горячностью, слетают с моих губ вместе с восклицательным знаком и вопросительным, потому что он единственный из всех, кого я знаю, способен выражать недовольство с совершенно непроницаемым лицом. Все его так раздражают или это у меня одной особый дар? Похоже, он крайне возмущен тем, что я вообще существую, а тут я, понимаете ли, еще дышу с ним одним воздухом на его любимом уроке труда.

– Обычно я здесь сижу, – наконец произносит он и опять-таки не сердито – просто констатирует факт: таков порядок вещей, и я должна это знать, как и все остальные. Мне что – пересесть? Куда? За эту парту посадил меня мистер Тернер, и я пытаюсь решить, хочу я играть в гляделки с Джошем Беннеттом или встать и перейти на другое место, потому что наш почти безмолвный спор уже привлек внимание остальных учеников. До того, как я успеваю принять решение, мистер Тернер подзывает к себе Джоша. Он оставляет свои учебники на моем – или на своем? – столе, демонстративно давая понять, что это его место и он его не уступит, и идет к учителю. Я вижу, как мистер Тернер поглядывает то на меня, то снова на Джоша, очевидно, объясняя ему, что это он посадил меня сюда. Не знаю, удастся ли Джошу настоять на своем, но, судя по тому, как к нему здесь относятся, обычно он получает то, что хочет. Я не собираюсь давать ему возможность потешить свое самолюбие: до его возвращения освобождаю стол.

Свободных парт нет. Та, за которой я сидела, единственная пустовала, когда я впервые пришла на урок труда. Есть свободные места за другими партами, но я не хочу ни к кому подсаживаться, чтобы не смущать ни саму себя, ни того, кому придется со мной сидеть. К тому же я предпочитаю сидеть сзади. Так я знаю, что у меня за спиной никого нет.