– У нас-то кулак будет покрепче, чем у Вара, – заявил Кастриций Виктор, старший центурион Третьей когорты, главный приспешник Корда. Здоровый, как бык, с темпераментом дикого буйвола, он наводил страх и на своих солдат, и на младших командиров. Невыдержанный крикун и грубиян, он, по мнению Тулла, стал центурионом лишь благодаря физической силе и храбрости. – Это будет нетрудно, – добавил Виктор, фыркая.

По заведению пронесся гул одобрения; особенно горячо поддержали Виктора младшие командиры, сидевшие с ним за одним столом, – опционы, сигниферы-знаменосцы и тессерарии, помощники опционов, ведавшие организацией караулов и передачей паролей часовым.

– Пусть бы эти дикари попробовали застигнуть врасплох нас, – продолжал Корд. – Семнадцатый, Восемнадцатый и Девятнадцатый, должно быть, спали на ходу, если попали в такую засаду.

Подобные рассуждения показывали, что эти люди были совершенно не осведомлены о случившемся в Тевтобургском лесу. Тулл подавил приступ ярости. Если устроить скандал, ничем хорошим это не закончится.

– Как будто такое не могло случиться с ними, – пробормотал Тулл.

– Вот именно, – пылко поддержал его Фенестела.

Тулл продолжал ловить слова, долетающие от других столов. Тема разговора вскоре изменилась – центурионы делились мнениями о недавних беспорядках в среде легионеров. Некоторые из присутствующих считали эти беспорядки серьезными основаниями для беспокойства, но Корд и Виктор криками заставили их замолчать.

Еще раньше до Тулла доходили разговоры о брожении в легионах, но о недовольстве среди своих подчиненных он ничего не знал.

– Ты что-нибудь слыхал? – спросил он Фенестелу.

Тот замялся. Уже начиная тревожиться, Тулл ударил ладонью по столу.

– Говори!

– Успокойся.

Кто-то другой из подчиненных за такие слова схлопотал бы от Тулла по физиономии. Но с Фенестелой они служили очень давно.

– Говори, – потребовал центурион.

– Были сходки. И некоторые из наших принимали в них участие. Меня там не было, – доложил Фенестела.

– Что за сходки?

– Насколько я понял, обсуждали требования увеличить жалованье и уволить старых солдат. Участвовали, за редким исключением, только рядовые легионеры. Как можно догадаться, самые активные на этих сходках – призывники. Говорят, ко всем этим делам имеют отношение и люди из Двадцать первого Стремительного, но, может, это сплетни.

– Почему, во имя Гадеса, ты не сказал мне об этом раньше?

– То, что солдаты собираются, еще ничего не значит. Это как испарения, поднимающиеся от кучи дерьма зимним утром: вони много, а причин для беспокойства нет.

– Об этом мне судить. Сколько наших солдат посещают сходки?

– Несколько призывников, – ответил Фенестела. – Шесть, может, десять.

– Во имя всех богов, Фенестела! – вскипел Тулл.

Опцион виновато пожал плечами:

– Наверное, мне стоило сказать тебе об этом раньше.

– Конечно, стоило, болван. С этой минуты я хочу знать все, каждую мелочь, ясно?

– И это говорит человек, который утаивал от меня свои подозрения насчет Арминия до той самой ночи, когда мы выступили к Ветере, – проворчал Фенестела и поднял ладонь, удерживая Тулла от ругательств. – Ладно-ладно. Буду докладывать все, что узнаю.

– Хорошо.

Тулл отхлебнул вина и спросил себя, не теряет ли он нюх? Лет пять назад такие случаи не прошли бы мимо его внимания. Наверное, виной всему его новая привычка сторониться своих солдат. Конечно, можно найти причины для оправдания: от новобранцев одни только хлопоты, много писанины, встречи с квартирьерами и прочие заботы отнимают время… Но в глубине души Тулл знал, что дело не в этом. Просто теперь он старался не привязываться к солдатам, даже если это были простые и открытые, располагающие к себе люди. Гибель почти всей когорты, всего легиона оставила в душе зияющую рану, которая никак не заживала. Всякий раз, когда казалось, что рана начинает затягиваться, он вдруг вспоминал о погибших товарищах и потерянном орле – и сердце снова обливалось кровью.