Решили ехать по Минскому шоссе, которое уже изучили, как детскую площадку перед собственным домом, когда под стол пешком ходили, – здесь им был известен каждый поворот, даже каждая отметина на асфальте. Огнедышащий «Змей Горыныч», лихо глотающий асфальт, исчез. Видимо, его передвинули на другое место, хотя дорожные строители, наряженные в яркие оранжевые жилетки, трудились, как и прежде, – сновали по шоссе, будто муравьи, что-то доделывали.

Осень за прошедшую неделю заполыхала вовсю, всеми красками, зеленых цветов в подмосковном лесу почти не осталось – даже ели с соснами покрылись каким-то коричневым старческим налетом, стали грустными, задумчивыми.

– Мы допустили ошибку, – качнул головой Каукалов, – что выехали на Минку, – привычка сработала. Вот черт!

– Привычка – вторая натура, – не замедлил вставить Илья.

Каукалов поморщился.

– Надо бы в сторону уйти, на Новорижское. Вот где глухих мест действительно полным-полно.

– Нет ничего проще – через Одинцово направо и дальше – обходными путями.

Так они и сделали. Через полчаса нашли глухое место в овраге, по сырому глинистому дну которого бежала мутная струйка воды. Было тихо, кругом словно бы все вымерло – ни одна птица не подавала голоса. Даже ворон и сорок, и тех не было слышно. Хотя от машины отошли всего ничего – метров двести, не больше. Каукалов забрал из багажника оба автомата.

Аронов с опаской покосился на оружие. Каукалов усмехнулся.

– Не смотри так, чтобы осечек не было. Кто знает, попадем в передрягу, и тогда у кого окажется такая вот пишущая машинка, конструкции господина Калашникова, тот и продвинется в дамки.

– Все ясно, – Аронов вздохнул, – что ничего не ясно. Хорошая жизнь нас ожидает.

– А попасть в дамки – значит выжить. Так-то, Илюша, – назидательно проговорил Каукалов. – А теперь слушай и запоминай. Вот это – предохранитель. А этой вот хреновиной ты можешь перевести автомат со стрельбы очередями на стрельбу одиночную. – Каукалов неспешно, словно инструктор на занятиях, рассказывал приятелю все, что знал про автомат Калашникова. Аронов, так и не преодолев в себе робость, страх перед оружием, с вытянутым лицом слушал своего друга.

Каукалов же вдруг с неясной тоской подумал о том, что когда-нибудь, в самый пиковый момент, Илюшка его подведет. И останется он тогда один на один со своей судьбой… Но другого напарника у Каукалова не было. Да и потом, если он подыщет другого, Илюшку придется убирать: слишком много видел, слишком много знает… Каукалов отгонял такие мысли подальше, ругался, стискивал зубы…

Но, с другой стороны, стискивай зубы – не стискивай, а помочь ничем не поможешь: слишком уж неприспособленным оказался Илья к делу, которое ему навязал Каукалов.

Выбрав в качестве мишени сырую черную корягу, мрачно возвышавшуюся над гнилой водой ручья, Каукалов с одной короткой очереди разнес ее в лохмотья. Аронов восхищенно захлопал в ладони.

– Ты – настоящий снайпер, Жека! Как в кино.

– Снайпер – не снайпер, а второй разряд по стрельбе имею. Могу даже птицу с ветки снять, – Каукалов протянул автомат напарнику. – Ну-ка, попробуй. Только не дави на спусковой крючок до посинения.

Радостное восхищение на лице Аронова сменилось испугом, большие темные глаза повлажнели, губы задрожали. Каукалов помрачнел, оттянул шпенек затвора.

– Показываю еще раз пример хорошей стрельбы, за которую в армии дают увольнение вне очереди.

Он вскинул автомат, коротко нажал на спусковой крючок, воздух задрожал от негромкого вспарывающего звука, – будто тупой нож всадился в ткань и сделал надрез, – вторая черная коряжка, расположенная метрах в тридцати от Каукалова, превратилась в ошмотья: была коряга – и не стало ее.