– У тебя безошибочное чутье! – похвалил Каукалова напарник. – Все время попадаешь в яблочко!

– Похлебай в армии баланды с мое – и у тебя чутье появится, – довольно угрюмо отозвался на похвалу Каукалов.

– Ты чего, не с той ноги встал?

В ответ Каукалов пробурчал что-то невнятное, но когда подъехали к гаражу старика Арнаутова, оттаял и, загоняя «семерку» внутрь, похвалил машину:

– Нормальный агрегат!

– То, что доктор Коган прописал, – подхватил Аронов.

В следующий миг он неожиданно побелел осунувшимися щеками: на него накатила картина только что совершенного убийства. Ему пришлось какой-то черной, с облупленной краской железкой – деталью неведомого станка – глушить владельца «семерки» – краснолицего, с покатыми толстыми щеками, плохо выбритого человека, одетого в старенький костюм и такую же старенькую рубаху-ковбойку.

Аронов бил его железкой в висок, отчетливо слышал, как под ударами с тупым хряском лопается кость, слышал рвущееся дыхание водителя и не понимал, как можно после таких ударов еще дышать, сипеть, выворачивать усталые красные глаза, чтобы увидеть лицо своего убийцы. Нет, все-таки человек – чрезвычайно живучее создание. Такая живучесть не укладывалась в голове Аронова, сам бы он скончался после одного слабенького удара… А этот все живет и живет!

Тело убитого водителя сбросили в Яузу, там же в Яузе вымыли руки, ополоснули лица.

– То, что доктор Коган прописал! – повторил Аронов, глядя в глаза старику Арнаутову.

– Насчет доктора Когана не знаю, но что это за машина – покажет матушка-жизнь, – пробурчал старик Арнаутов, заглядывая в салон. – Ладно, завтра вечером можете забирать машину, на прежнюю «семерку» она будет похожа не более, чем юный ангел на меня.

– А документы?

– Олечка Николаевна распорядилась и насчет документов, – сказал Арнаутов. – Получите все, весь пакет – и номера новые, и техпаспорт, и даже чек об оплате автомобиля, – все, словом…

– Вот это класс! – восхитился Аронов, но тут же осекся, придавленный тяжелым взглядом напарника.

– Ты выпить не хочешь? – спросил Каукалов у Ильи, когда они очутились вдвоем в черной московской ночи.

– Я «за», – ответил напарник.

Они добрались до центра, заглянули в какой-то шумный крохотный кабачок. К ним подскочил официант, с глазами врастопыр, наряженный в красную, с косым стоячим воротником, как у трактирного полового, рубаху.

– По двести граммов холодной водки в граненых стаканах, – Каукалов устало поднял указательный палец, – обязательно в граненых, как это делали когда-то наши деды.

– А в круглом, хрустальном, чешского изготовления, разве не годится? – официант стремительно свел на переносице свои хитрющие глаза: он искал в этом заказе какой-то подвох, но не находил его.

– Не годится, – Каукалов повысил голос, – только в граненом стакане. Если у вас нет граненых стаканов, мы уйдем в другое место.

– В Греции все есть! – патетически провозгласил официант.

– И по соленому огурцу с куском черного хлеба, – увеличил заказ Каукалов.

– И огурчики тоже найдем. И хлеб найдем – черный, бородинский, посыпанный укропным семенем. В Греции есть все…

– Болтун! – осуждающе произнес Каукалов, когда официант, смешно подпрыгивая, унесся за занавеску, за которой находился «пищеблок». – Не люблю болтунов.

– Не нервничай! – посоветовал Аронов. – Нервные клетки не восстанавливаются.

Каукалов помолчал, повернул голову, увидел в углу двух смазливых проституток, по виду еще школьниц, очень юных, с точеными ногами и нежным персиковым румянцем на щеках, не испорченных пока пудрой и прочей косметикой. Заметив, что Каукалов смотрит на них, проститутки дружно поднялись с дивана, но Каукалов с суровым видом отвернулся, и проститутки вновь сели.