Когда о моем решении погасить за брата долг, узнала Катя, она разрыдалась у меня на груди, сбивчиво благодаря за помощь, однако Вовка был категорически против. Этот горделивый болван хотел отказаться, теша свою гордость, не глядя на риски и возможности, тогда как Катя моментально ухватилась за эту идею. Тогда невестка посмотрела на Вову и просто не оставила ему выбора, поставив ультиматум: или он соглашается на мою помощь с последующей выплатой долга, или она подаёт на развод. Стоит ли говорить, что Вовке просто некуда было деться? Но вот когда я поставила дополнительное условие, в виде лечения брата, задумалась даже невестка, которой предстояло остаться на целых четыре месяца одной с ребёнком и самостоятельно поддерживать убыточный бизнес до возвращения Вовки. Но, подумав, Екатерина согласилась, не желая более рисковать и каждый день опасаться, что Вова может сорваться и вновь удариться в азартные игры.

Покатавшись несколько дней по городу в поисках подходящего жилья, я пару раз допускала мысль, а не пожить ли это время вместе с Катей? Всё же они мне должны, и вряд ли невестка осмелится указать мне на дверь. Но быстро отмела эту мысль. Зная и свой характер, и её, не менее тяжёлый, я поняла, что меня хватит ровно на полдня, прежде чем я сама же и сбегу. Одно дело, когда она благодарит меня за помощь, пребывая в безвыходном положении, и совсем другое, когда всё успокоится, опасность минует и появится такой раздражитель, как я. И, поверьте, я – та ещё пакость по характеру, а Катя тут мне мало в чём уступала. Наверное, потому мы и не могли с ней найти общий язык, довольствуясь редкими встречами. А вот брат, обладатель более мягкого и сговорчивого нрава, нисколько не страдал от доминирования жены в моральном плане. Видимо, закалённый горьким опытом проживания со мной…

Да и, если честно, мысль, что в одной со мной квартире будет почти чужой человек и ребёнок, пусть и любимый племянник, вызывала панику и отторжение. Особенно в свете появившейся любви к одиночеству.

Уже на четвёртый день мне позвонил риелтор с «радостной» новостью, что покупатель найден и готов заплатить сразу всю сумму. И я дала "добро", чтобы уже на следующий день мне сообщили, что я более не являюсь хозяйкой квартиры, а на мой банковский счёт поступила крупная сумма.

В тот момент я стояла посреди очередной съёмной квартиры, слушая тарахтения хозяйки. На меня напала какая-то апатия, и стало просто на всё плевать. В том числе и на квартиру, в которой я находилась и возненавидела с первого взгляда. Потому, перебив пожилую женщину, которая перечисляла уже сто первый пункт «нельзя», я сказала, что согласна на условия, заплатила предоплату за два месяца, подписала договор с ушлой дамочкой и получила жиденькую связку ключей на шнурке. Почему-то этот шнурок меня добил окончательно и, оставшись одна, я истерично засмеялась. И хохотала до тех пор, пока не обнаружила себя на пыльном полу, смеющуюся и глотающую крупные, горькие слёзы.

На следующий день я перевезла часть своих вещей с прошлой квартиры, откуда в моё отсутствие успел уже съехать Ваня, забрав все свои вещи и те, которые считал своими, но я не вглядывалась. Затем оплатила курс лечения брата, о чём и оповестила последнего в том, что его ждут уже на следующей неделе. Вовку это, разумеется, не порадовало, но мне было плевать. На всё плевать. Вдруг я поняла, что все чувства во мне словно перегорели, и вообще всё казалось дурным сном. Всё, кроме одного. В душе появлялись злость и ненависть. Такие жгучие, которые не давали усомниться, что всё происходит на самом деле. Но я была рада даже им, так как это было единственным подтверждением того, что я ещё не сломалась и не выгорела до конца, чего боялась… И на что в тайне надеялась, желая, чтобы вместе со всеми эмоциями ушла и застарелая глубокая боль, что не отпускала меня уже несколько лет, не давая нормально жить. Но родители бы не одобрили этих мыслей, потому я продолжаю бороться. Знать бы ещё, за что…