– Не нужно сломя голову носиться по городским улицам, – сбавив тон, всё-таки завершила свою мысль Надин и сердито зыркнула на Ордынцева яркими синими глазищами.

Когда она злилась, то становилась ещё красивее. Такую внешность можно было бы назвать безупречной: изящные черты лица, гордо посаженная на лебединой шее скульптурная голова, грациозная фигура, даже летящая походка – всё было при ней. Просто эталон благородства! Но Дмитрий знал то, что оставалось тайной для других. Перед ним стояла Ева, уже вкусившая запретный плод, и настроена она была очень воинственно. Следовало держать ухо востро, Ордынцеву совсем не хотелось обижать ни юную Любочку, ни старую графиню. Дмитрий отвернулся от сверкающих злобой глаз своей недоброжелательницы и, сосредоточив всё своё внимание на её бабушке, повёл старушку на раут к княгине Волконской.

Пока они добирались до гостиной, Дмитрию показалось, что Надин сменила гнев на милость. В её голосе не осталось раздражения, она весело обсуждала с Любочкой предстоящий концерт и, не стесняясь присутствия Ордынцева, с завидной самоиронией признавалась в том, что несильно разбирается в искусстве.

– Ты должна рассказать мне сюжет «Итальянки в Алжире» до того, как Зизи и её артисты начнут петь, иначе я вообще не пойму, о чём идёт речь, – уговаривала Надин сестру. – Я подозреваю, что любезность княгини не будет простираться настолько далеко, чтобы специально для меня перевести текст на русский.

Сестра выполнила её просьбу и начала пересказывать либретто оперы. Любочка знала его во всех деталях. К тому времени, когда Дмитрий подвел своих спутниц к хозяйке дома, младшая сестра как раз закончила свой рассказ.

Княгиня Зинаида очень обрадовалась Марии Григорьевне – обняла старушку и посадила в кресло рядом с собой. Барышень она отправила на диванчик, стоящий с другой стороны стола, а потом обратилась к Ордынцеву:

– Я рада, князь, что вы приняли мое приглашение. Надеюсь, что после концерта мы с вами сможем поговорить. Возьмите пока письмо вашей матушки. – Волконская достала из крохотной бальной сумочки сложенный в несколько раз листок и протянула его Дмитрию.

Ордынцев поблагодарил и отошёл к окну. Дневного света ещё хватало, и он захотел сразу же прочесть письмо. Дмитрий развернул лист и узнал плотный, чёткий почерк матери. Та обращалась к Волконской, как к подруге, и подробно описывала свою жизнь в Риме. Мать, по-видимому, отвечала на какие-то вопросы княгини Зизи о своём мировоззрении, и Дмитрий поразился философской глубине её мыслей. В конце послания, уже попрощавшись, Татьяна Максимовна сделала приписку, что из-за нового закона о католическом вероисповедании беспокоится о судьбе подаренного Дмитрию имущества и советовала княгине Волконской переписать всё на сына задолго до «решительного шага».

«Так вот о чём собиралась поговорить Волконская: хотела предупредить о возможной конфискации, – догадался Дмитрий. – Но теперь-то уже всё равно ничего не изменишь. Поздно!»

Настроение испортилось окончательно: отдавать в казну то, что он любил с детства, а потом по дарственной передала ему мать, Дмитрий не хотел. Это было просто оскорбительно! Кому какое дело до того, во что верит княгиня Ордынцева? Она многое сделала для страны, даже отдала короне своё любимое детище – оружейные заводы. Неужели этого мало?.. Гнев разгорался, как костёр на ветру. Наверное, пора уходить. Не дай бог, не совладаешь с собой, сорвешься. Дмитрий спрятался за колонну, пытаясь взять себя в руки.

Наконец он справился с обидой – по крайней мере, притушил её. Не стоило пороть горячку: нового закона ещё никто не видел, а раз так, то и обсуждать было нечего.