Попетляв по узким мощеным улочкам, он не без труда обнаружил искомый объект – крохотный отель «Форест-парк». Припарковав свой «Кадетт» на соседней улочке, не спеша вернулся обратно.

Крохотный пятачок перед отелем был заставлен столиками летнего кафе, увенчанными красно-белыми зонтами. Динамики, выведенные на улицу, просто-таки умирали от любви коммерческими голосами дуэта Мартин – Хьюстон. Но компания бундесов, неподалеку от которых занял столик Мокрушин, была занята исключительно собой – ели, пили, балаболили…

Рейндж уже не раз подмечал про себя, что немцы чертовски шумливый народ. Их брата-туриста за версту слыхать. Что значит богатая, процветающая нация: как и американцы, они в любой точке земного шара чувствуют себя абсолютно комфортно и ведут себя как истинные хозяева жизни.

Заняв столик, Мокрушин знаком подозвал к себе «человека». Удостоверившись, что официант рубит по-английски, – а здесь, по правде говоря, практически все население более или менее свободно владеет «лэнгвижем», оставленным в наследство их бывшими колонизаторами, – он сделал тому заказ. Конечно, Рейндж не против был бы отведать местной кухни по полной, так сказать, программе, с переменой блюд, по-гречески «мезе», эдак с чувством, толком, расстановкой, запивая вкусную обильную пищу полюбившимся ему «Файф Кингзом»…

Но пообедать он мог бы и в Лимасоле, а сюда, в эту деревню, где древних церквей и монастырей, кажется, больше, чем жилых домов, он приехал не для того, чтобы набить брюхо, а совершенно с иной целью. Поэтому заказал себе фруктовое мороженое и кофе по-турецки, на том решил и ограничиться.

Да, бундесов было трое: два мужика немногим за тридцать, а с ними довольно привлекательная девица лет двадцати пяти. Один из этой компании сидел спиной к Мокрушину, но его в данный момент интересовали те двое, которые были ему хорошо видны.

Мужчина, одетый в светлые брюки, легкие мокасины и рубашку с коротким рукавом пестрой расцветки, имел довольно крепкое телосложение. Светловолос, на голове модный «ежик», слегка небрит, в мочку уха продета серьга. Кукольное личико его спутницы обрамлено черными, как крыло ворона, прядями волос. Одета в мини-юбку, ноги у нее загорелые, с гладкой кожей, довольно бесстыдно выставлены на всеобщий обзор. Любительница пирсинга – на предплечье и в районе лодыжки сделаны наколки, нос украшает «блестючка», а пупок, выглядывающий из-под короткой майки, украшен вдобавок колечком.

Хотя Мокрушин никогда не считал себя лингвистом, догадаться, откуда родом эта публика, ему не составило особого труда. Жесткое, даже какое-то жестяное произношение некоторых звуков и слов выдавало выходцев из федеральной земли Бавария, где местный говор довольно сильно отличается от классического «хохдойча».

Что «блондин», что «куколка» в его сторону даже не смотрели.

Где-то в самом центре деревни легонько ударил колокол. Или пробили башенные часы. Наручные же часы Рейнджа показывали два пополудни.

«Блондин» что-то шепнул на ушко своей милашке, кивнул другому соседу по столику, затем, огибая здание отеля с торца, направился к расположенным в сотне метров от кафе смотровым площадкам.

«Надо же, какие мы все педантичные из себя, – хмыкнул наблюдавший за ним Мокрушин. – «Орднунг ист орднунг»… Пока не пробило время, на которое условились о встрече, даже не подумал ж… оторвать от стула! Одним словом – немчура!»

Но сам он уже через пару минут рассчитался, а затем направился в ту же сторону, что и «блондин».

Белая, словно выкрашенная известью скала обрывалась двухсотметровой пропастью, на дне которой змеилась быстрыми водами горная речушка. Смотровая площадка, откуда открывался вид на ущелье, была пустынна. Если, конечно, не считать «блондина», который, облокотясь на поручни, рассеянно озирал окрестности.