– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа. – Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности, Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял.

– Мухтар! – послышался певучий женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал, залаяв звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовала невидимая хозяйка.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыихалы? От и хорошо, што прыихалы!

Валентина после этих слов подбоченилась, выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Валюша, дитынька, – шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– Валюша, между прочим, – это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Валюша, дитынька, прыихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. И вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.

– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.

– Я Петрова.

Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу и, не найдя взаимопонимания, вновь прыгнула в Люсину сторону.

– Ты, часом, не сирота? А то худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?

– Люськин отец с ними не живет, – небрежно пояснила Валя. – А у матери своих еще трое.

– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то-то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…

– Какое? – изумленно переспросила Петрова, одетая в крепдешиновый сарафан синего цвета с ромашками по жеваному подолу.

– Тетя Нина, – высокомерно прокомментировала Валентина, поправляя на голове несуществующую корону, – хочет сказать, что на тебе бедное, неопрятное платье.

Люся сникла. Но милосердие чужой тетки не знало границ: шаровая молния, покрытая огромными розами, решила сделать бедную девочку счастливой и равной собственной племяннице.

– Пидэм-пидэм, – торопила она казанскую сироту, подталкивая к дому своей сросшейся с животом грудью.

Валя плелась следом, досадуя на глупую тетку и наглую Люську. Впрочем, досада не успела укрепиться. Вместо нее появилось здоровое девичье любопытство: перед Валькиными глазами материализовалась фигура из кинохроники «Мы с Трезором на дозоре».