– Представляете, батенька, евреев на заводе нет, потому что здесь работают люди без мозгов, я – исключение из правил. Я здесь, и это значит, что вы будете работать за троих – за себя и за двоих евреев, один из которых играет на скрипке, а второй рисует картины. Если бы не мы, мир бы состоял из одних рабочих. Так что, батенька, затяните потуже свой ремень на брюках и работайте в утроенном темпе.

После этих слов Кац привычно стреляет покурить и неторопливо удаляется на своих кривых ногах. Свои сигареты он всегда забывает в раздевалке.

Вскоре возвращается с добычей улыбающийся Славик. Скверно пахнущий технический спирт «бодяжат» (разбавляют) водой, и пьют, как верующие – «святую» воду. Я мысленно сочувствую этим камикадзе, потому что однажды попробовал этот адский напиток. Дело в том, что наш шестидесятилетний Ильич обожает устраивать всякие приколы – то Славику в сумку болванку подложит килограммов на восемь, а тот добросовестно прет ее домой, то кому-нибудь в сапоги металлической стружки насыплет. Как-то летом он пробрался незаметно в раздевалку, вытащил у меня из пакета полиэтиленовую бутылку с компотом, который мне приготовила жена Александра, компот вылил, а бутылку заполнил спиртом и чуть подкрасил чаем. Я прибежал разгоряченный глотнуть компотику, хлебнул – и чуть было не окочурился, как выражается наш Власов. Токари это помнят, и обычно мне не наливают. И меня это радует, потому что, как говорит моя мама, негоже отцу пятерых детей и мужу двух женщин (младшую Александру мама тоже считает моей женой) пить алкоголь, такую роскошь могут позволить себе лишь одноженцы.

Старшая Александра тоже так считает и часто говорит:

– Если ослика напоить, то он превращается в крокодила, а какая женщина согласится делить постель с крокодилом?

Бойцы между тем выпивают по второй не закусывая, и Власов делится:

– Мужики, слышали вчера о кровавой мясорубке на улице Демьяна Бедного? Вчера там погибло четырнадцать бандитов, мой сын в пятнашке работает ментом, все знает – никто не выжил. Говорят, из Сибири кому-то под заказ поступила партия подпольно обработанных алмазов, и бандюганы их не поделили. В одной из сгоревших машин в сейфе обнаружили два миллиона долларов. Похоже, что это были покупатели, но что-то помешало сделке, и мужики друг друга переколбасили, а алмазы пропали.

Славик Ершов недоверчиво замечает:

– А может, все это сказки и не было никаких алмазов? Просто чуваки бились за два лимона… нет чтобы по честному поделиться и разбежаться. Пожадничали – и отправились к предкам, дебилы.

Власов возмущается:

– Как это не было алмазов? Да мой сын это дело ведет, он майор в пятнашке, его стукач выдал всю информацию за полчаса до бандитской стрелки, и менты весь район обложили…

Ершов снова не верит:

– И где же тогда эти алмазы?

– Где-где – в звезде, вот где. Один самый ушлый успел с ними уйти. Все-таки темно было, он и слинял незаметно.

Тут я начинаю смеяться, и не потому, что мне смешно, а потому, что, узнав о содержимом дипломата, я разнервничался, а когда я нервничаю – я, бывает, беспричинно смеюсь (но Власов об этом не знает). Он обижается:

– Ты что, идиот? Четырнадцать человек погибло, а ты смеешься. Это оттого, что ты не пьешь, как нормальные люди, и психика у тебя из-за этого нарушена.

Я иду к своему станку и при этом улыбаюсь так радостно и широко, что заметившая это кладовщица Белова спрашивает:

– Игорь, а ты не заболел?

– Нет, – говорю я, – наоборот. Я здоровее всех!

Похоже, нам с Александрами бешено повезло. Хотя, наверное, эти алмазы будет чрезвычайно трудно продать. Но не отдавать же их ментам или бандитам, пошли они в задницу. Тем более, что теперь их отдать без проблем очень сложно. Вчера еще можно было, а сегодня уже поздно. К тому же, никто не видел, что дипломат попал к моей Шуре на балкон, иначе я бы сейчас так спокойно не работал. Труп на балконе Галкина обнаружат только через два-три дня, потом выйдут на Сидорова, а через него – на меня, значит, сегодня же нужно Сидорова увезти за город, дипломат вскрыть, а алмазы надежно спрятать. Но где? Может быть, их закопать у мамы на грядке? Но если меня чуть-чуть прижать, я тут же расколюсь, потому что очень боюсь боли. Я даже к зубному врачу не хожу, несмотря на то что один зуб необходимо полечить. Я, конечно, все буду отрицать, но только до первого акта насилия, а потом все отдам. Менты, говорят, умело пытают, не хуже мафии.