– Лес рубят – щепки летят, вы это хотели сказать?
– Вы меня правильно поняли.
– И все-таки, я могу рассчитывать на то, что мое производство не будет национализировано, а драгоценности и деньги реквизированы? Государство и без того национализировало все мои деньги, которые я переправил в Россию сразу после начала войны с немцами… У меня несколько филиалов по всей России, на них работают тысячи людей, у которых семьи. Всех их нужно кормить, обувать, я хотел бы оставаться уверенным в своем будущем.
– Понимаете, уважаемый Карл Густавович, – после некоторой паузы заговорил Урицкий, – такой гарантии я вам дать не могу, поскольку решение по этому вопросу принимает кабфин, а я всего лишь слепой инструмент. Если они примут вопрос о реквизиции, то я никак не смогу им противодействовать. Хотя лично мне вы очень даже симпатичны…
– Получается, что мне никто не может помочь?
– Увы, сейчас у нас все определяет революционный закон.
– Что ж, позвольте тогда откланяться.
Поднявшись, Карл Фаберже взял трость, прислоненную к столу, и, разогнув спину, пошел к выходу.
Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Урицкий подошел к телефонному аппарату и дважды провернул ручку:
– Глеб Иванович, что у нас там по Куренному? Ты отслеживаешь ситуацию?
– Все его склады под контролем. Типичный саботажник, не хотел расставаться с добром. А что такое, Моисей Соломонович?
– Нет, все в порядке, просто поинтересовался.
Положив трубку, он вновь провернул ручку:
– Барышня, соедините меня с кабфином.
Некоторое время Моисей Соломонович вслушивался в тихий треск, а потом на том конце провода прозвучал уверенный мужской голос:
– Слушаю.
– Вы подготовили мандат на реквизицию «Товарищества Карла Фаберже»? – строго спросил Урицкий.
– Еще не успели. Очень много работы.
– Он только что был у меня в кабинете… Немедленно подготовьте мне мандат! Иначе ваши действия сочту как саботаж и контрреволюцию!
– Сейчас же займемся оформлением, товарищ Урицкий!
– В России голод, есть нечего, а тут человек с многомиллионным состоянием заходит в ЧК и требует от нас, чтобы его капиталам обеспечили безопасность. Неслыханно! Подготовьте мне бумагу к завтрашнему дню…
– Сделаем, товарищ Урицкий!
– Мои люди заедут и заберут этот мандат.
Урицкий положил трубку и некоторое время ходил по кабинету в задумчивости, а потом снова поднял ее:
– Соедините меня с Большаковым.
Ждать пришлось недолго, еще через несколько секунд тишину разбил звонкий щелчок и в трубке раздался голос:
– Слушаю.
– Василий, давай подходи ко мне.
– Слушаюсь!
Через несколько минут дверь после короткого стука распахнулась и в кабинет с папкой под мышкой вошел Василий Большаков.
– Вы занимаетесь делом Фаберже?
– Именно так, Моисей Соломонович.
– Кажется, одно время вы служили в русской контрразведке и там занимались этим делом?
– Точно так! – ответил Василий и, немного смутившись, добавил: – Но из контрразведки я потом ушел и занимался революционной работой, был направлен в Швейцарию на обучение.
– Мне это известно… Так что там по Фаберже? Введите меня в курс дела… Вы присаживайтесь, Василий Тимофеевич, – радушно предложил Урицкий. Большаков устроился на стуле, на котором четверть часа назад сидел Карл Фаберже. – Насколько мне известно, Фаберже ведь из немцев, а во время войны даже подозревался в шпионаже в пользу Германии.
– Все так, Моисей Соломонович.
– Почему же в таком случае его компанию не национализировали еще при царе?
– Его компанию должны были национализировать еще два года назад, подозрения действительны были очень серьезными. У него была любовница – австрийка Иоанна-Амалия Бернардовна Крибель, с которой он познакомился лет пятнадцать назад в Париже. И каждую весну на протяжении всех этих лет он проводил время в ее обществе. Неоднократно Амалия приезжала в Россию, останавливалась всегда в гостинце «Европейская». Потом ей захотелось стать российской подданной, и она несколько лет назад выехала в Тифлис. Какое-то время пела в кафешантане, а потом вышла замуж за семидесятилетнего неграмотного старика села Сацибели – князя Карамана Петровича Цицианова. Это позволило ей получить российское подданство.