Сейчас

И я сделала это. Нашла Арину Константиновну. Только почему-то в объятиях собственного мужа. И теперь растерянно собираю мысли в кучу.

Так, спокойно. Никаких истерик. Стараюсь держать себя в руках. На удивлённый вопрос мужа с издёвкой заявляю:

- Продолжай, дорогой, не отвлекайся. Я не к тебе пришла.

Перевожу глаза на его любовницу. Чуть скривив губы медленно разглядываю стройные белые ноги с изящными щиколотками, бёдра с розовыми отпечатками пальцев, полоску красных кружевных стрингов на талии, глубоко вздымающуюся "так себе" грудь, нервно подрагивающие ключицы, свежий засос на шее... Впервые вижу её настолько растерянной. До этого момента она всегда вела себя, как королева: здоровалась с воспитателями сквозь зубы, с претензиями обращалась исключительно к заведующей, видимо, считала нас недостойными для разговора с собой. Сейчас же она похожа на испуганную сову с острым кривоватым клювом и выпученными глазами. Конечно, стресс-то какой...

А у меня шок иначе выражается, кажется. Поражаюсь своему самообладанию. Никогда бы не подумала, что смогу оставаться внешне хладнокровной в такой пошлой ситуации. Мой голос твёрд и уверен:

- Арина Константиновна, я не смогла с вами связаться. У вашего сына высокая температура. Вам надо забрать его домой и вызвать врача.

Фух, сказала. И тут меня словно засыпает снежной лавиной. Губы и язык немеют, как будто распухают. Внутри холодеет, лицо превращается в неподвижную ледяную маску. Всё вокруг кажется нереальным. Сквозь чёрные, мелькающие перед глазами, точки замечаю, что муж и его любовница торопливо приводят в порядок одежду. Всё мелькает быстро, как на ускоренном.

Никита заискивающе лепечет то из-за одного моего плеча, то из-за другого:

- Любимая, ты всё не так поняла. Это было первый раз. Обещаю, никогда больше не повторится. Я тебя очень люблю, а с Аринкой - наваждение какое-то.

Я не смотрю на него, стараясь говорить как можно равнодушнее, отмахиваюсь:

- Да, да, я понимаю. Давай дома обсудим. Не волнуйся ты так. Да успокойся же, всё нормально.

А сама, как загипнотизированная, наблюдаю за соперницей. У той на лице сменяют друг друга эмоции. Волнение, испуг, раздражение и, наконец, ярость. Щёки краснеют, губы, наоборот, бледнеют. Она злобно кривит нос и, скалясь и сверкая новенькими винирами, выкрикивает:

- Я не буду забирать Серёжку. У меня много дел! Вы что там, безрукие все? Или тупые? Чему вас только в ваших педагогических учили? Ты не знаешь, как ребёнку температуру сбить? Дай ему микстуру какую-нибудь. Ну, что ты пялишься? Денег надо тебе на лекарства, а? Да на вот, подавись.

Роется в карманах пальто и швыряет мне в лицо пятитысячные купюры.

- Вот покупай что угодно, только уйди уже отсюда! Не хочу тебя видеть! И сына заберу в восемь, не раньше.

Всё это так противно, унизительно и мерзко, что я начинаю задыхаться. Хватаюсь рукой за шею, глажу её. На глаза наворачиваются слёзы, но я сглатываю ком в горле, перекрывший мне кислород. Сдувая со своей куртки прилипшую к ней купюру, настырно гну собственную линию:

- Пусть кто-то из родственников заберёт Серёжу. Ему плохо. Отец, бабушка...

Краем глаза отмечаю, что муж свалил из кабинета. Не оглядываюсь, разворачиваю плечи, распрямляю спину, мысленно выстраивая за ней стену. Беги, беги. Трус. Предатель. Подлец. С тобой позже разберёмся.

Тем временем мать Серёжи несколько раз нажимает на экран смартфона и прикладывает его к уху. Через пару секунд возмущённым, звенящим голосом, переходящим в визг, требует:

- Соловей, твой сын заболел. Забери его из сада. Опять не можешь? А почему? Ну, конечно, только у тебя дела, да? Я сегодня, между прочим, на ресницы записана и на педикюр. Ну, и чего такого, что я мать? Я мать, а ты - отец, между прочим. Вот и занимайся с ребёнком, лечи его.