Наконец он удалился на кухню.

– Вот ведь болтун. – Я цапнула из вазочки горбушку и обильно ее посолила.

– Оголодала ты, дитятко, – пожалела Маняша, наблюдая как я вгрызаюсь в хлебушек.

А у меня тем временем кусок в горле встал. Потому что в залу вошли те самые анонсированные парнишкой столичные чиновники. Они оживленно беседовали, стряхивали снег, топали ногами. Трое мужчин и дама, тоже чиновница. Самый из них молоденький даму обхаживал, стоял с протянутыми руками, чтоб принять шинель. Женщина была хороша. Рыжая, а хороша как картинка. Личико точеное, с широкими скулами и аккуратным подбородком, глаза зеленющие, что твои смарагды. И сложена на диво соразмерно. Я пялилась на нее, чтоб не переводить взгляда на самого высокого из ее спутников, на статского советника Зорина.

– Битый час тебя, Эльдар, ожидали, – разносился под сводами зоринский бас, – обеденное время упустили.

Господин Мамаев что-то отвечал, но смысл ответа до меня не дошел.

– Иван Иванович! – воскликнула Маняша, остановив тем самым мою попытку спрятаться под стол. – А мы туточки с Серафимой!

Пришлось кивать в ответ на приветствие, улыбаться, представляться. Молодого звали Митрофан. Отчество его было Митрофанович, а фамилия Губешкин, поэтому предпочитал он обращение по-простому, лишь по имени.

Прибежавший на шум половой выслушал чиновничий заказ, заверил, что все исполнит в лучшем виде и поинтересовался, где господам удобнее откушать будет, потому что он может столы и сдвинуть для удобства застольного общения.

Зорин принялся махать в другой конец залы, на что Маняша завопила, что спасителя своего рядом видеть желает. Я украдкой откусывала от горбушки, ожидая, пока весь этот балаган закончится.

– Вы мне снились, – тихонько сказала рыжая, присаживаясь на соседний табурет.

Я покраснела и с усилием проглотила безвкусный хлеб. Позорище ты, Серафима, как есть позорище. Ну давай, ответь: «А вы, Гелюшка, мне. Помнится, в слезах пробудилась, когда выяснилось, что надворная советница Попович – не вобла сушеная, а красотка каких мало».

– Забавно, – удалось выдавить вместе с жалкой улыбкой.

– Да уж. – У Евангелины улыбка получалась искренней, от нее на щеках чиновницы появились премилые ямочки. – Забавно, не то слово, перепугалась я преизрядно, особенно крылатого кота. Представьте, с вами было полосатое чудовище, которое скалило на меня зубы, и…

– Не начинай, букашечка. – Эльдар Давидович присел напротив, упер локоть в столешницу и опустил подбородок в раскрытую ладонь. – А то барышня Абызова решит, что в чародейском приказе служат склонные к фантазиям натуры.

Потом, к моему удивлению, господин Мамаев извлек из кармана гривенник и щелчком отправил монетку Евангелине.

– С паразитическими словами воюем, – сообщила мне чиновница в той же доверительной манере. – Эльдар «букашечками» грешен, а я…

Она посмотрела на чародея, замершего в ожидании, и хихикнула:

– А я слова своего не произнесу, чтоб попусту не раскошеливаться. У вас, Серафима Карповна, паразитические слова имеются? Желаете в наш клуб вступить?

Зорин сел напротив Попович и на меня не смотрел.

– Серафима Карповна лишена недостатков.

– Ах, – тоненько протянула я, – невыразимо приятно получить комплимент от вашего высокородия.

Болван Иванович томность проигнорировал, занявшись рассматриванием столовых приборов. Зрелище его увлекло не на шутку.

– У меня от голоса Серафимы Карповны мурашки по позвоночнику побежали, – вдруг сказал Митрофан, сидящий у торца стола. – Такие узнаваемые вибрации…

– Это оттого, юноша, – пояснил Эльдар, – что барышня Абызова нам с тобой некоторым образом коллега. Не правда ли?