Она лихо перехватила чарочку, что вот уже несколько раз пытался поднести мне веселый неклюд, и закусила огурчиком.

– Благодарствую, человече. Теперь душевное что-нибудь исполните.

– Про багаж распорядись, – дослушав слезливый романс, попросила я, – и извозчика кликни.

Маняша распоряжалась мановениями, махнула огурчиком, и, будто по волшебству, рядом появился вокзальный служитель, махнула сызнова полной чаркой, четверо носильщиков принялись выгружать кофры с сундуками.

– Папенька велел полный гардероб заказать, – видя ее удивление, принялась я оправдываться, – не желал, чтоб его доченька в столицах немодной показалась. А с лета, представь, в женской моде кое-что изменилось.

– Барышня Абызова, – учтиво обратился вокзальный служитель, – извольте к лошадиному вагону подойти, там ваша… ваше… бесится оно…

Я отпихнула белозубого неклюда, который выводил рулады, склонившись к моему плечу, и побежала к хвосту поезда.

И нисколько оно не бесилось, оно просто не понимало, чето от него пытаются добиться эти странные людишки.

– Словами потому что разговаривать надо, – ругалась я на работников. – И ничего он на вас не бросался. Ну, ладно, бросался, от радости. А зубы скалил, потому что улыбался приветливо. А я говорю, приветливо.

Пока Маняша раздавала страдальцам денежку для поправления душевного здоровья, я взбежала по мосткам и отперла двери загончика.

– Это что за чудо-юдо? – ахнул неклюд, который, оказывается, все это время за мною следовал. – Уж точно не лошадь, я-то в лошадях понимаю.

– Это Гаврюша, – почесала я мохнатое ухо, не неклюдово, кошачье. – Гавр, скажи «здрасьте» дяденьке.

– Ав-р-р.

– Послушный мальчик. Фу! Сплюнь попону! Она грязная, опять животом маяться будешь!

– Грифон? – без испуга спросил неклюд. – Горгулия иноземная? Это сколько же такая животина стоить может?

Сонный кот Гавр, рост которого в холке достигал уже полутора аршин, просочился мимо меня и спрыгнул на перрон.

– Ав-р! – завопил он радостно. – Ав-р-р-р-р…

– Снег очень обожает, – пояснила я в пространство.

Гаврюша как раз поднимал снежные вихри распахнутыми крыльями.

– А кормить его как? – размышлял неклюд. – Он же жрет небось?

– Конечно, жрет, – согласилась я, наблюдая, как, пообвыкший к обстановке, Гавр изымает соленые огурцы и караваи у публики.

Лоточник с баранками лишился товара в мгновение ока, кот поискал, чем еще закусить, и принялся жрать снег.

Надо ли говорить, что весь мокошьградский вокзал воспринял наше отбытие с облегчением?

Извозчик не понадобился. У главного входа ожидала нас вереница запряженных тройками саней, куда погрузились и мы с Маняшей, и многочисленный багаж, и неклюдский художественный табор. Гавр бежал следом, пугая своим видом как лошадей, так и прохожих.

– Гуляй, купечество! – вопила пьяненькая Маняша. – Уж такие мы, загорские!

Наутро в свежем номере «Мокошьградского вестника» почтеннейшие горожане могли ознакомиться с заметкой, в которой клеймились нравы современной золотой молодежи и указывалось на необходимость ужесточения законов, касаемых содержания в домохозяйствах экзотических животных. Легкомысленный «Чижик-пыжик» сообщал своим читателям, что очаровательная барышня А. – невеста небезызвестного князя К., отпущенная на вакации из закордонного учебного заведения, выглядела уставшей и невеселой, видимо вследствие неприглядных слухов о поведении жениха, просочившихся даже за границы империи, что одета она была выше всяких похвал, и что, судя по количеству багажа, собирается знакомить с мировыми модами местное общество. А ежемесячный альманах «Флора и фауна Берендийской империи», правда не на завтра, а в положенный день, поместил сравнительный очерк на тему грифонов и прочих крылатых созданий семейства кошачьих.