Прославленная прусская гвардия в количестве 15 000 солдат двинулась в атаку вверх по склону, но была встречена ураганным огнем пехоты, которым и была остановлена примерно в полукилометре до гривки. Здесь, не в состоянии наступать и будучи слишком гордой, чтобы отступить, она залегла и сделала попытку ответить на огонь противника сверху – но потеряла из 15 000 человек 4500 ранеными и убитыми.

На другом фланге линии соприкосновения опрометчивая попытка прорвать французские порядки ударом кавалерии и артиллерии закончилась катастрофой, и быстрый контрудар французов породил панику в рядах их противников. Множество немцев, бросив оружие, рванулись обратно в Гравелот, где их с трудом удалось остановить.

Характерным для германского мышления стал манифест, в котором выражалась реакция военных кругов на действия «народной армии», которая была создана и вооружена по призыву Леона Гамбетты после пленения Наполеона III под Седаном в 1870 году. Вооруженное население всегда было серьезной проблемой со дней первых регулярных армий, ибо ничто не может больше разъярить регулярные войска, чем выстрелы из-за угла людей, по виду совершенно гражданских и обладающих иммунитетом нонкомбатантов. Тем не менее германские репрессалии представляются излишне жестокими – франтиреры, которые захватывали отбившихся от основной массы немцев, расстреливались пачками; немцами практиковался также захват заложников и сожжение городов. Тщательность, с которой выполнялись подобные приказы, обнаружила бездны жестокости в темном германском духе, что еще более отчетливо и в гораздо больших масштабах проявилось в грядущих войнах.

Несколько неуравновешенный император Вильгельм II в одном из своих самых одиозных высказываний, напутствуя войска, отплывающие в Китай для подавления Боксерского восстания, произнес: «Не давайте им пощады! Не берите пленных! Убивайте их, как только они попадут вам в руки! Подобно тому как имя Аттилы, спустя тысячу лет, до сих пор внушает страх и вошло в легенды, так и имя немца должно быть вписано в китайскую историю…»

Пощады не было дано, и пленные не были взяты, поскольку, к счастью, война закончилась еще до того, как германский контингент высадился, но речь эта запомнилась как выражение определенной позиции, пусть даже и в несколько истеричном виде.

Тенденция к применению жестких репрессивных мер, которой всегда отличалась германская военщина, во всех случаях была фатальной ошибкой, и отнюдь не только по гуманитарным соображениям – война по самой своей природе негуманна, – но из-за неизбежных ответных мер. Мать и ребенок, погибшие при бомбежке или от голода в результате морской блокады, мертвы точно так же, как если бы были убиты пулями захватчика, – и все же есть нечто столь отвратительное для всех цивилизованных людей в намеренном убийстве гражданских людей всех возрастов и обоих полов, что чувство ужаса быстро сменяется ненавистью к преступникам. Только некой специфической особенностью тевтонского мышления можно объяснить то, что вполне понятная реакция на их преступления становится для них подлинным потрясением. Гете однажды сказал, что если немец будет поставлен перед выбором между несправедливостью и беспорядком, то он предпочтет несправедливость. Для формализованного германского мышления гражданское неповиновение представляет собой беспорядок. Они просто не могут понять, что порядок, который наводится расстрельной командой, лишь укрепляет волю завоеванных к сопротивлению и неизбежно приводит в действие силу, которая нанесет удар, направленный в голову завоевателю. Репрессии лишь порождают репрессии, но бронированный прусский кулак редко когда бывал облечен в бархатную перчатку.