– Раньше только для размещения магнитов требовалась машина размером с ванну, – Челси уложила меня на диван и расправила сетку на волосах. – Это единственное чудо, которое позволяет совершить такая портативная штуковина. Можно найти горячие точки и даже тряхнуть их как следует, если нужно, но эффекты ТКМС [48] со временем стираются. Для долговременной корректуры придется идти в клинику.

– И что же мы ищем? Подавленные воспоминания?

– Таких не бывает. – Она широко улыбнулась, ободряя меня. – Есть только воспоминания, которые мы предпочитаем игнорировать или обходить, как бы мыслить вокруг них, понимаешь?

– Я думал, ты собиралась подарить мне счастье. Почему…

Челси приложила палец к моим губам.

– Веришь или нет, Лебедь, люди временами предпочитают игнорировать даже счастливые воспоминания. Например, если им понравилось что-то, что они считают неприличным. Или, – она поцеловала меня в лоб, – если думают, что недостойны быть счастливыми.

– Так мы будем…

– Тянуть фанты. Пока не вытянешь, не узнаешь, что попалось. Закрой глаза.

Где-то между ушами зародилось тихое гудение. Голос Челси вел меня в темноте.

– Только имей в виду: память – не исторический архив. На самом деле, это… импровизация. Многое из того, что у тебя ассоциируется с определенным событием, может быть фактически неверно, как бы ясно тебе оно ни вспоминалось. У разума есть странная привычка клеить коллажи, вставлять подробности постфактум. Но это не значит, что память тебе врет. Она честно отражает то, что ты видел мир, и каждое воспоминание влияет на то, как ты видишь его прямо сейчас. Но это не фотографии. Больше похоже на импрессионистские картины. Хорошо?

– Хорошо.

– О! – воскликнула она. – Что-то есть…

– Что?

– Функциональный узел. Задействован постоянно, но несильно, до сознательного восприятия не добирается. Посмотрим, что будет, если…

Мне десять лет, я рано пришел домой и заглянул на кухню, где пахло подгоревшим маслом и чесноком. В соседней комнате ругались папа и Хелен. Откидная крышка кухонного мусоропровода была открыта – временами этого хватало, чтобы мама завелась. Но ссорились они по другой причине. Мать «просто хотела, чтобы всем стало лучше», а папа говорил, «есть же пределы» и «так нельзя». Она отвечала: «Ты не знаешь, на что это похоже», «Ты едва его видишь». Тогда я понял, что родители ссорятся из-за меня. В чем вообще-то не было ничего необычного.

А вот по-настоящему меня испугало то, что папа впервые стал огрызаться.

– К такому нельзя принуждать. Тем более, не сказав ни слова. – Отец никогда не кричал: его голос был, как всегда, негромким и ровным, но холоднее, чем я когда-либо слышал, и твердым будто железо.

– Ерунда, – ответила Хелен. – Родители всегда принимают решения за детей, в их интересах, особенно когда дело касается медицинских во…

– Это не медицинский вопрос, – теперь отец повысил голос. – Это…

– Не медицинский вопрос?! О, ты сейчас сам себя превзошел! Глаза открой! Если ты не заметил, ему вырезали половину мозга. Думаешь, он сможет оправиться без нашей помощи? Опять суровая отцовская любовь засвербела? Может, и кормить-поить его запретишь, раз начал?

– Если бы ему требовались мюопы, врач их прописал бы.

Я чувствовал, как морщусь от незнакомого слова. Из распахнутого мусорного ведра выглядывало что-то маленькое и белое.

– Джим, будь благоразумен! Сири замкнулся в себе, едва со мной разговаривает.

– Они предупреждали, что потребуется время.

– Два года! Ничего дурного в том, чтобы слегка помочь природе. Это ведь не черный рынок! Таблетки продают без рецепта, Господи ты мой!