– Я же со своей стороны готова сделать все возможное, чтобы убедить мужа принять крещение в купели, но… Вы не должны требовать от меня слишком многого и слишком быстро, ваше преосвященство.

Франкон щелкнул агатовым зерном четок.

– Главное, чтобы твое желание не ослабело со временем, Птичка.

Эмма вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям.

– Знаете, отче, у нас с Ролло уговор – если я рожу ему дочь, он крестится. Если будет сын… что ж, тогда мне придется начать все сначала и вновь уговаривать моего язычника.

– Странное пари ты заключила с Роллоном, – хмуро заметил Франкон. – Подобными вещами не полагается шутить.

– Но ведь слову Ролло можно верить, – мечтательно улыбнулась Эмма. – И все, что нам остается, ваше преосвященство, – так это молить небеса, чтобы дитя у меня под сердцем оказалось маленькой девочкой.

Франкон хорошо знал свою духовную дочь. Она была легкомысленной, страстной, сентиментальной, но и практичной. Поэтому она должна понять, как необходимо ввести Ролло на правах равного христианского государя в число правителей Франкии.

Однако он не учитывал, что теперь, когда эти двое наконец воссоединились, их больше занимала их любовь, нежели все, что будут судачить о них в иных графствах. Поэтому, как ни была решительно настроена Эмма после разговора с епископом, но, по возвращении во дворец мужа, она попросту занялась приготовлениями к пиру, какой намеревалась устроить по поводу Светлого Воскресения Христова.

Норманнам было все равно, по какому поводу пировать. Главное, чтобы подавали хорошее вино, чтобы было много закуски, а так же много красивых женщин, плясок и веселых песен.

Во время наступившего пира Эмма сама следила, как будет происходить увеселение. По ее знаку в зал вносили все новые и новые изысканные блюда. Поданы были молочные поросята, зажаренные на вертелах и начиненные крошевом из кабаньих потрохов и бычьей печени; вносили душистые окорока, копченные на можжевеловых ветках; откормленных гусей подавали с взбитыми сливками; дичь, жареная, вареная, печеная, чередовалась с моллюсками; устрицы с резаным луком следовали за вырезкой из оленины… Вереница блюд казалась нескончаемой. Все это было приправлено свежей зеленью, репой и салатами. Подкатывали все новые бочонки со сладким местным сидром, несли кувшина с винами, с медовухой, ну и конечно пенное пиво, которое так любили выходцы с севера.

– Ты, рыжая, устроила пир, не хуже чем при дворе Каролингов – отметил, улыбаясь, Ролло.

– Так и будет при нашем дворе! – гордо вскинула голову Эмма.

По ее знаку внесли специальные пасхальные пироги с творогом и тмином, украшенные изображением ангелов. Норманны поедали их с удовольствием и требовали новых напитков. К тому же многие из них уже прошли обряд крещения, и хотя это не произвело на них особого впечатления, и они продолжали приносить жертвы Одину и Тору, однако под такое угощение можно выпить и за воскресшего где-то Христа!

В дымном свете горящих светильников меж столов сновали фигляры, пели, жонглировали факелами. Поводырь вывел на цепи лохматого медведя. Играя на свирели, стал сам приплясывать, а мишка, встав на задние лапы, тоже переминался, неуклюже подпрыгивал. Некоторые подвыпившие викинги полезли через столы и, притопывая, плясали рядом с медведем.

Ролло, развалясь в своем широком кресле, хохотал до слез, глядя на них. Эмма смотрела на мужа с нежностью. Сейчас он был похож на мальчишку, когда вот так заходился от смеха, хлопал себя ладонью по колену.

Голову властителя Нормандии венчал богатый обруч с единственным острым зубцом над бровями. В этом венце не было роскоши корон франкских правителей, но он так шел Ролло, стягивая его длинные волосы – в этом было какое-то варварское великолепие. В остальном Ролло был одет на франкский манер: в полудлинную тунику тонкого синего бархата, голубоватые переливы которой словно подчеркивали сильную мускулатуру викинга. Ибо Ролло, как ни старалась Эмма приучить мужа носить нижнюю рубаху, считал белье ненужной роскошью, годной лишь для неженок и мерзляков. Зато плащ он носил с чисто имперским великолепием: перекинув через плечо складчатую серебристую ткань, удерживаемую у плеча дорогой фибулой