– Жги! – выкрикивал он во сне, и Эмма вздрагивала, отшатывалась. Тогда она ласково проводила рукой по его лицу, словно стирая оскал зла, и Ролло успокаивался.

– Эмма… – негромко бормотал он, и властным, бессознательным жестом притягивал ее к себе.

Эмма вспоминала эти мгновения и мягко улыбнулась. Она понимала, какой человек ее муж, поэтому, хотя порой и вела себя дерзко и неуступчиво, но в душе хотела облегчить его жизнь, привнести в нее радость. И пока у нее получалось.

Франкон же надеялся, что эта девушка может поспособствовать тому, чтоб удерживать Роллона подле себя. Кажется этого должна была хотеть и сама Эмма, однако став его женой, она все больше склонялась к тому, чтобы не вмешиваться в те его дела, которые касались отношений Ролло с соседними правителями. И Франкон понимал почему так: Эмму задело холодное равнодушие, с каким ее вельможная родня отнеслась к ее браку с правителем Нормандии. Они до сих пор даже не желали признавать свое родство с Эммой и в их владениях ее не именовали иначе, как нормандской шлюхой.

Франкон поднялся из-за стола и прошелся по покою, окидывая его взглядом ценителя красоты. Эта девушка, безусловно, выбрала самые благоустроенные строения старого Руанского дворца. Окна ее комнат выходили в тихий садик клуатра, где цвели примулы и ноготки и слышалось тихое журчание недавно починенного фонтана. Окна были двойными, образуя полукруглые ниши, разделенные, по романской традиции, посредине витой колонной. Над головой выгнутые арки складывались веерным сводом, а сочленения их были украшены ярким орнаментом. Дощатые полы покоев были тщательно выскоблены, бронзовые светильники умело расставлены, возле резных кресел лежали меховые коврики. Вся мебель украшена резьбой, будто оплетена тонким кружевом.

Взгляд Франкона остановился на нише в углу, где возвышался аналой из дорогих пород черного дерева, называемого эбеновым, над которым висело старинное распятье из потемневшего серебра. И одновременно с этим непременным атрибутом покоев христианки внимание епископа привлекли богатые языческие ковры, какими Эмма увесила стены своих апартаментов. Длинные, с цветной каймой, они украшали белые стены, и сейчас, при свете множества свечей, казалось, что фигуры воинов на них словно бы двигались. Воины были с выступающими бородами, круглыми щитами, ехали верхом и шли куда-то рядами – типичные викинги. А меж ними яркими красками выделялись языческие боги: крылатые девы-валькирии с мечами; Тор, вкладывающий руку в пасть волка; вороны Одина и, наконец, сам одноглазый владыка скандинавского Асгарда[12] на восьминогом коне.

Франкону стало не по себе, оттого, что жилище его духовной дочери украшают подобные языческие изображения. Он вернулся к Эмме.

– Итак, дитя мое, как ты относишься к завоевательным планам своего супруга?

Эмма коротко вздохнула, отрываясь от своих мыслей. Глядя на епископа, пожала плечами.

– Думаю, ваше преподобие, вопрос чисто риторический. Я сама была когда-то жертвой такого набега и не могу вспоминать о нем без содрогания. Однако вы понимаете, что Ролло вряд ли прислушается к моим словам, даже если я брошусь ему в ноги и начну молить, чтобы он остановился на достигнутом и повесил на стену меч.

Франкон плохо представлял, как эта горделивая красавица будет валяться в ногах Ролло.

– Дитя мое, ты не должна воспринимать все, что я тебе говорю, как глас трубы, зовущей к бою. Однако не забывай, девочка, что умная жена всегда найдет способ влиять на мужа, разыщет тропинку к сердцу избранника и добьется своего. И не в Совете воинов, где ее слабый голос никто не услышит, а там…