Мы были не такими бедными, как некоторые, хотя и беднее многих. В то время, еще не будучи избалована монастырским комфортом и не зная ничего о великолепии Авиньона, я думала, что мы богаты. У нас была кровать, но на ней – не пуховая перина, а тюфяк, набитый соломой, и у отца моего был плуг, но не было лошади. Как почти у всех в нашей деревушке, у нас был домишко с соломенной крышей и с одной-единственной комнатой, земляной пол которой был устлан соломой. В комнате был очаг, одна на всю семью кровать да обеденный стол. Дым выходил через два окошка, поэтому все вокруг было покрыто копотью. О существовании печных труб и даже о том, что я грязная, я узнала лишь тогда, когда попала в монастырь.

Так вот, в этом самом домишке прямо у очага тужилась моя мать и вдруг так истошно закричала, что Анна Магдалена тут же вернулась к своим обязанностям. Катрин из Нарбонны – так звали мою мать, и была она тогда двадцатилетней матроной. Она сползла с родильного кресла и, став на четвереньки, рычала от боли, как зверь.

«Бедное дитя», – подумала бабушка.

Родовые схватки начались до срока, еще вчера, перед самым закатом, и теперь она была настолько измучена, настолько вне себя, что могла лишь выть, как дикое животное, и проклинать всех и вся, даже Бога и дитя, которое было в ней.

«А уж мужа-то и свекровку она поносит на чем свет стоит с самого начала родов», – подумала Анна Магдалена с каким-то странным удовольствием.

И присела на колени около страдающей женщины.

Катрин наклонилась вперед и, положив согнутые в локте руки на земляной пол, опустила на них бледный, покрытый испариной лоб. Слабым кулаком она несколько раз стукнула по усыпанному соломой полу. Анна Магдалена ласково приподняла золотисто-рыжую копну волнистых волос, закрывавших лицо молодой женщины, красивых и блестящих, несмотря на то, что так сильно взмокли, и уложила их ей на спину. Согласно традиции, роженице нельзя заплетать волосы – примета плохая, и хотя Анна Магдалена, самая опытная повитуха во всей Тулузе, ни капельки не верила в эту примету, ее невестка в нее верила, а в родах самое главное – это уверенность роженицы.

Особенно если впервые ребенок рождался живым: Катрин могла показаться еще молодой – но только не по части вынашивания детей, ведь уже почти шесть лет она была замужем за Пьетро и шесть раз беременела. И ровно столько же раз Пьетро приходилось утешать скорбящую жену, а Анне Магдалене – уносить крохотное тельце мертворожденного ребенка и хоронить его в оливковой роще.

Шесть раз Анна Магдалена надеялась, что сбудется видение, посланное ей бона дэа, доброй богиней: родится ребенок, девочка, будущая жрица, равной которой еще не бывало, девочка, которая вырастет, станет женщиной, щедро наделенной внутренним зрением, и с помощью этого дара спасет свой народ, свою расу.

– Дочь отца, – сказала богиня, – и сын матери... Вместе спасут они свой народ от грядущей опасности. А ты будешь наставницей этой девочки.

– Опасности? – робко спросила Анна Магдалена, внезапно пораженная страхом.

Но ответа не последовало. Ей не дано было знать, поэтому она не повторила свой вопрос и не впустила в свое сердце тревогу, а одну только радость, оттого что ей позволено узнать это дитя, ее внучку, дочь ее любимого сына.

– Катрин, – сказала она сурово и потянулась за смоченной в воде тряпкой.

Когда боль у молодой женщины чуть ослабла и она наконец подняла на свекровь глаза, Анна Магдалена твердо и быстро отерла ей лицо и лоб. Несмотря на жару, молодая женщина дрожала. Ее голые руки покрылись гусиной кожей.