В Афинах те пятнадцать минут, что он провел в ожидании багажа на круговом транспортере, в плане стресса мало чем отличались от горящих улиц Мосула. Но, опять-таки, высшие силы его берегли. Чемодан выкатился целым и невредимым. Он тут же сдал его на рейс до Торонто, где по прилете еще раз пережил нервотрепательные пятнадцать минут безотрывного глядения в черную дыру, из которой должен был появиться багаж. И вновь его чемодан как ни в чем не бывало выехал на ленте. Ворох пропотевших рубашек, брюк, носков и мятый пиджак с аккуратно завернутым в грязную одежду величайшим археологическим открытием тысячелетия – эти сокровища он вынес из зоны боевых действий, вытащил их, можно сказать, из полымя и привез домой.

Домой? Не совсем, не без приключений. Вскоре после приземления в Торонто ему был предложен сомнительный выбор: уехать из собственной квартиры, снять новое жилье и воздержаться от физического воздействия на свою девушку, вдруг получившую приставку «экс». Как раз в такие минуты политика канадского правительства, выступающего против распространения огнестрельного оружия среди населения, представлялась в высшей степени разумной.

– Ты в порядке?

Участливый голос вырвал Тео из плена грез.

– Да, – ответил он, несколько раздосадованный попыткой Лоуэлла искусственно создать этакий интимный тет-а-тет.

– Есть чем заняться?

– Есть. Большой перевод.

– Ага. – Судя по лицу Лоуэлла, ответ его не слишком убедил. То ли счел это враньем, то ли полагал, что затвориться в убогой квартирке и корпеть над мертвым языком – занятие, недостойное мужчины в подобной ситуации. Может, считал, что новоявленному брошенному рогоносцу больше пристало ходить по кабакам, напиваться с дружками и трахать баб.

– Большой во всех смыслах, – сказал Тео. – Есть ощущение, что в моей жизни начинается совершенно новый этап.

– Так держать, – прочирикал его товарищ.

Братья и сестры во Христе! Я пишу эти слова в состоянии крайней угнетенности; хочу надеяться, что вы их прочтете в состоянии глубокого умиротворения. Живот мой раздирают постоянные боли, и еда проходит через мои внутренности, не насыщая меня. Мой истерзанный желудок не дает мне уснуть. Четыре месяца длится эта пытка. Плоть и глаза мои пожелтели, волосы мои выпадают, и в тишине слышно, как разговаривают мои внутренности. Я расчесываю себя, как шелудивый пес. Хвала Господу! Если бы не возложенная на меня миссия, знаю, быть бы мне уже покойником и лежать в могиле!

Но довольно о плоти и ее недугах. Тело – это колесница для странствующего духа. И пусть моя колесница годна разве только на растопку, и колеса разболтаны, и оси скрипят. Но еще в ней восседает мой дух. Хвала Господу!

Братья и сестры, я благодарен вам за вопросы в ваших письмах ко мне по поводу надлежащего поведения для человека, пребывающего с Иисусом. Я прошу у вас прощения за то, что вам так долго пришлось ожидать моего ответа. Знайте, что после того, как я потерял место в храме Каиафы, не имел я постоянного пристанища. Я летал от дома к дому как птица или, лучше сказать, шнырял как крыса. Я всем говорю, что живу в доме отца моего. Истинно так, ибо живу я в доме нашего Отца Небесного или, по крайней мере, надеюсь вскоре там поселиться! Но покамест я сную по земле, ведение моих дел далеко от совершенства.

Ваши письма сохраняет для меня мой отец, тоже Малх, и я их забираю при первой возможности. Однако, в отличие от нашего возлюбленного Иисуса и его Небесного Отца, Малх с Малхом никогда не были родственными душами. Особенно сейчас, когда я потерял место в храме, и в кармане у меня ни полушки, и лицо мое обезображено, и тело мое оскверняет воздух вокруг. Всякий раз при моем появлении мой отец обращается к стоящим рядом, будь то слуги или прохожий, говоря: И это мой сын? Ужели судьба уготовила мне такого сына? И другие подобные речи. Лишь по окончании сего ритуала мне позволяется переступить порог дома и забрать письма от вас, братья и сестры. Но довольно. Больше об этом ни слова. Хвала Господу!