Вечером он пошел к Килбэноку. Там была Вирджиния с Томми. Перемены не замечали, пока Гай не сказал.

– Так и знала, что усы накладные, – не удивилась Вирджиния.

Маршал был ядром общества, в том смысле, что всякий ему представленный тотчас отлетал от него, точно атом. Или же маршала можно было сравнить с входом в пчелиный улей, ибо так же, как на этом входе, возле него пространство гудело голосами удаляющихся и приближающихся. Сам же маршал фигуру имел толстую, рост малый (с таким ростом в столичную полицию не берут), обхождение панибратское, глазки бегающие.

У камина красовалась шкура белого медведя.

– Сразу вспоминается стишок, – откашлялся маршал.

Все, кто случился поблизости, с отвращением посмотрели на шкуру.

– О какой это Каролине идет речь? – заинтересовалась Вирджиния.

– Ни о какой конкретной. Имя выбрано для рифмы. Ловко, правда?

Гай собрался уходить. У дверей его настигли Йэн с маршалом.

– Я на машине. Хотите, подвезу?

Опять шел снег, и было темно, как в могиле.

– Буду вам очень признателен, сэр. Мне на Сент-Джеймс-стрит.

– Не вопрос.

– И меня захватите, – попросил Йэн, хотя гости его и не думали расходиться.

Когда авто поравнялось с «Беллами», Йэн предложил:

– Может, зайдем, выпьем по последней?

– Отличная мысль.

Все трое направились к барной стойке.

– Кстати, Гай, – начал Йэн, – маршал Бич подумывает, не вступить ли в клуб. Парсонс, у вас журнал кандидатов далеко?

Журнал был принесен и раскрыт на чистой странице. Чернильная Йэнова ручка мягко, но настойчиво легла Гаю в ладонь. Гай поставил подпись.

– Не сомневаюсь, сэр, вам у нас понравится, – подытожил Йэн.

– Еще бы, – закивал маршал авиации. – В мирные времена я колебался – какой, думал, смысл в клубе, если я в Лондоне раз в сто лет? Зато теперь мне будет где расслабиться.

Был День святого Валентина.

Низвергнутая Juno Februato[20] отомстила непоколебимому священнику, подвергавшемуся пыткам и обезглавленному семнадцать столетий назад; отомстила прежестоко, ибо ныне он почитается покровителем убийц и незадачливых влюбленных – жалкая, постыдная роль. Гай искренне сочувствовал святому Валентину и по возможности в этот день ходил к мессе. Из «Клэриджа» он направился на Фарм-стрит, с Фарм-стрит – в «Беллами», где в тоскливом ожидании и проторчал до вечера.

В газетах только и писали, что об «Альтмарке», теперь называемом «плавучим адом». Страницы пестрели перечнями бесчинств, творимых над пленными, и их же лишений – видимо, правительство решило подогреть негодование общественности, никак не реагирующей на наличие поездов, что не первый год везли на восток и запад из Польши и стран Балтии свой безвинный, безропотный груз. Куда везли – общественность предпочитала не знать. Так же и Гай в тот тусклый день думал вовсе не об узниках, а о предстоящем свидании с бывшей женой. Когда стало совсем темно, он позвонил ей в номер.

– Ну и какие у нас планы на вечер?

– Разве у нас есть планы? Совсем из головы вон. Томми только что отправила, думала, мне светит ужин в постель и общество кроссворда. А тут такая неожиданность – планы. Давай я к тебе приду? А то у меня после Томми как после погрома.

И Вирджиния пришла, и уселась в гостиной (услуги дуэньи тянули на шесть гиней), и Гай заказал коктейли.

– У меня, пожалуй, поуютнее, – констатировала Вирджиния, оглядев диваны, ковры и портьеры.

Гай уселся подле нее на диван. Руку положил на спинку, придвинулся, погладил Вирджинию по плечу.