Последний поворот трубы калейдоскопа.

Пост ГАИ. Остановка по требованию. Женщина освобождает переднее место пассажира и скрывается в кустах. Подходит постовой, склоняется к дверце и кивает головой: ему все ясно, и у него нет ко мне вопросов. Уходит.

Гаснет свет. Кто-то закрывает окуляр калейдоскопа, оставляя меня одного там, откуда не вырвется ни один звук, ни один луч света.

Эта серия разрозненных сюжетов, мелькнувших у меня перед глазами, вызвала у меня приступ тошноты. Я резко приподнялся на кровати. С трудом разлепил глаза. Огляделся в комнате. И под впечатлением странного, будто поставленного Дэвидом Линчем сна углы помещения показались мне скругленными: я еще не успел отделаться от ощущения, что нахожусь в тесной трубе, а тошнота – это приступ клаустрофобии.

Я повернул голову. Рядом со мной на кровати лежала, укрывшись одеялом, женщина. Ее волосы красиво разлетелись по подушке, как будто это я бросил ее в игривом сексуальном порыве на кровать и наслаждался застывшим мгновением. Она отвернулась от меня – наверное, в тот самый момент, когда я провалился в предутренний сон, тревожный, вызвавший дрожь и тошноту.

Я встал. Вытянув руку, как в темноте, пошел в ванную. Там первым делом увидел свое отражение в зеркале.

Зеркало.

Я вздрогнул. Это о его стены удерживался я во сне, с трудом, до противного скрипа в ладонях. Я непроизвольно взглянул на свои ладони и не удивился бы, увидев на них кровавые пузыри.

Пузырей не было, а вот кровь на них осталась.

Я снова посмотрел в зеркало и увидел в нем то, чего не заметил раньше. Из одежды на мне только майка, и она вся в крови. Как будто кровь хлестала из перерезанного горла, стекала, сворачиваясь, по ногам. Бедра, колени, ступни – жуткая картина в багровых тонах.

Я согнулся над раковиной, и меня вырвало. Словно чья-то рука протиснулась мне в глотку и вывернула меня наизнанку. Выпил воды из-под крана, плеснул на лицо. Рука потянулась было к полотенцу, но внутренний голос остановил меня: «Ни к чему не прикасайся – тут место преступления!»

На ватных ногах я вернулся в комнату. Женщина лежала в той же позе. С этого места я увидел то, чего не мог увидеть раньше. ПЕРСПЕКТИВА. Кровать как будто отдалилась от меня, тем не менее все детали стали четкими. Кровь на полу, на краю одеяла, на торчащей из-под нее простыне. Лицо женщины было белее снега, и если бы я мог сравнить, то сказал бы, что из нее выкачали всю кровь…

Я потянулся к мобильнику, отыскав его глазами на журнальном столике, но отложил вызов – по той простой причине, что не знал, кому или куда звонить. Мне нужно было выйти из этого состояния (с явными проявлениями помешательства), выжать свою память и погадать на кровавой гуще: что произошло этой ночью? С другой стороны, медлить было нельзя. Калейдоскоп – это игрушка, и тот, кто держал его в руках, все расписал по минутам, даже мое пробуждение. Бред? Нет. Я начал мыслить трезво.

Звонок.

Звонок другу?

У меня не осталось друзей. Я их всех переубивал. У меня руки по локоть в крови. Бред? Отчасти – да.

Я взял смартфон. Пальцем, под ногтем которого запеклась кровь, тронул сенсорный экран и выбрал из списка номер майора Михайлова. Заодно отметил время: 7 часов 10 минут. Михайлов сейчас просыпается – пора на работу. Давай, давай просыпайся, мысленно торопил я его.

Он ответил после третьего гудка, и его бодрое «да» вселило надежду в мою душу. Он не спал в этот ранний час, и я это принял как знак свыше.

– Это я, Баженов, – назвался я по фамилии. Михайлов не терпел, когда по телефону представлялись только по имени: Паша, Миша, Дима.