– Это я понял. Ты про крики рассказывай.

– Крики? – задумчиво переспросил Гриша и поморщился, невольно пошевелив сломанной ногой. – А что крики? Дедок один поехал на санях в рощу, нарубить веток, дрова у них к концу стали подходить, так услышал вой из-под земли и утёк. Всем рассказал про это. Так что местные к роще, а тем более к стану теперь и близко никто не ходит. Боятся, что чудище из-под земли вылезет и их утащит к себе.

– Давно это было? – спросил я, смущённо почесав щеку.

Ну да, пару раз я впадал в панику, пока характер не закалился до состояния кремня. Видимо, в один из этих периодов и попал дровосек.

– Давно, в январе.

– Понятно. Теперь давай про лётчика. Что там с ним?

– Да ничего, подошли, винтовки наставили, разоружили… Прикладами… и повели сюда. Сейчас у меня в сарае сидит, ждём, когда погода наладится, чтобы его в комендатуру отвезти.

– Так он здесь, значит? – протянул я.

– Здесь, – хмуро бросил Гриша.

– Ясно. Значит, так, сейчас я тебя связываю и иду с Ириной Васильевной к месту содержания лётчика. Пусть покажет, где он заперт. Надеюсь, сюрпризов не будет и вас действительно в деревне только трое, нет четвёртого?

– Трое нас, – с некоторой отстранённостью бросил Гриша.

Отошедшая от сына Ирина Васильевна вдруг бросилась на меня, решив своей массой сбить с ног, а там и сынок подоспеет. Почти сразу я ушёл в сторону, спуская крючок «нагана».

Это сопротивление немецких холуев меня даже порадовало, да и зря, что ли, я открылся для нападения? Между прочим, специально это сделал. Парня мне было не жаль, казню без проблем, но вот с женщиной я так не мог. А тут всё решилось само собой. Получив пулю в лицо, та вошла точно в переносицу, женщина рухнула, упав слева от меня, а я направил ствол на Гришу, который на четвереньках пытался добраться до меня следом за матерью, и трижды спустил курок.

Помахав рукой, разгоняя дым сгоревшего пороха, я проверил, есть ли пульс у семейного подряда, провёл контроль Грише – тот ещё дышал – и, зевнув, подошёл к столу и взял из миски солёный огурчик.

Особых моральных терзаний от уничтожения этой мрази я не испытывал. Во-первых, накрутил себя, думая о пользе этого дела. Во-вторых, я фронтовик. Брать на себя ответственность и действовать умею.

Добив огурчик, был он очень даже неплох, я подошёл к сундуку. Перешагнув лужу крови под Гришей, и взяв командирские синие галифе, надел их. Надо бы, конечно, красноармейское взять, да перешить на гимнастёрку петлицы согласно моему званию, но подождёт. Как я понял, лётчик фактически на улице пережидал в сарае третий день. А это непростое дело, уж поверьте мне.

Надев френч, я застегнул свой командирский ремень, на котором была кобура Гриши, убрал её назад, после чего привычным жестом согнал туда же складки. После этого, достав из-за печки сапоги, проверил. Они всё ещё были сыроваты, однако у убитых был не тот размер, я уже проверил, поэтому, намотав портянки, надел свои. Ух, чую, намучаюсь я их потом снимать, уже знаю, проходил.

Кроме шести пилоток, правда, без красноармейских звёздочек, я нашёл две фуражки. Немного мятые, но хоть что-то. Обе были с пехотным околышем. Выбрав ту, что подходила по размеру, надел и проверил, как я в форме. Смотрелось нормально, настоящий кадровый командир с отличной выправкой. Повесив на правое плечо обе винтовки и карабин Гриши, на левое набросил все три ремня, снятые с полицаев. Оставлять оружие в хате без присмотра не хотелось. Ничего, не соломинка, не переломлюсь всё таскать на себе.

Кобуру со своим «ТТ» я сунул в найденный за печкой мешок с заплечными ремнями. Туда же отправились горбушка хлеба и небольшой шмат сала – всё, что осталось. Прежде чем покинуть деревню, надо будет хорошенько обыскать эту хату и особенно ту, где проживали полицаи. Думаю, я изрядно обогащусь средствами выживания на оккупированной территории. Это я не только про оружие, но и про продовольствие. Финку сунул в сапог, ножницы тоже не забыл, убрав их в мешок, прежде завернув в запасные портянки.