– Извините… Примите мои соболезнования… – пробормотал Полуянов.

– Не нуждаюсь, – отрезала собеседница. И добавила: – Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек – кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери – меня не осудил. – Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: – Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.

– Во как… – не удержался Дима.

А Галина Вадимовна со все возрастающим пафосом завершила свою речь:

– У меня нет больше этой дочери.

«А голос, если она заведется, у нее сильный. Будто колокол. Могла б в оперные певицы пойти», – мелькнуло у Полуянова.

У него аж в ушах от последней громкой реплики зазвенело. А из недр квартиры вдруг раздался жалобный, тонкоголосый плач.

И Галину Вадимовну будто подменили. Только что жесткое, безжалостное лицо осветилось счастливой улыбкой.

– Маська! – радостно пробормотала она.

И со скоростью, сделавшей бы честь любой спортсменке, ринулась из коридора прочь. Удивленный Дима не стесняясь двинул за ней. И в сумрачной, на окнах плотные шторы, гостиной застал идиллическую картину: Галина Вадимовна, волшебным образом помолодевшая, глаза сияют, качала на руках маленькую девочку. Светлые кудри, худенькие ручки-ножки, пижама с россыпью сказочных медведей. В детском возрасте Полуянов не разбирался, но ребенку, кажется, было не больше двух лет.

– Баю-баюшки-баю, – пропела красивым голосом Галина Вадимовна. И на тот же мотив закончила: – Жди-те в кухне, я при-ду!

Полуянов повиновался. Прошел на кухню, плюхнулся на единственную свободную табуретку – остальные были завалены игрушками, надкушенными яблоками, перепачканной детской одеждой.

Он осмотрелся – типовые российские шесть метров. Убирать здесь, конечно, пытались, но ремонта явно не было уже лет двадцать.

Дима подавил жесточайшее желание закурить. Ну и ну, вот так семейка! Кем, интересно, эта маленькая девочка приходится Галине Вадимовне?

Его взгляд упал на прикрепленный к кухонной стене альбомный листок. Он изображал солнце – весьма кривобокое, с хаотично размещенными лучами. А под ним – еще более неуверенная надпись: «МАМАЧКЕ».

Мама? Но позвольте, уж пятьдесят-то Коренковой-старшей точно есть! А девочке – никак не больше трех!

За спиной зашелестели шаги. Журналист обернулся – на пороге стояла Галина Вадимовна. Она тут же приложила палец к губам, еле слышно попросила:

– Пожалуйста, очень тихо… У Маськи такой чуткий сон…

И Дима, тоже шепотом, потребовал:

– А кто она, эта Маська?

– Как кто? – изумилась женщина. – Дочь. – И голосом подчеркнула: – Моя настоящая дочь. Долгожданная. Любимая.

Она гордо вскинула голову и, будто не с незнакомым журналистом разговаривает, а дает клятву ей одной ведомой высшей силе, произнесла:

– И уж с ней-то все будет хорошо. Костьми лягу, но не допущу, чтоб как у Ленки!

Галина Вадимовна устало опустилась на соседнюю табуретку – прямо поверх лежащих на ней детских вещичек. Проницательно спросила:

– Вы, наверно, хотите курить?

– Мечтаю, – не стал врать Полуянов.

– Я тоже… мечтаю, – вздохнула она. – Уже больше тысячи дней как… Но – держусь. Чтоб не подавать Машеньке дурной пример…

– А давайте – пока она спит. По секрету, – ухмыльнулся Полуянов. И вытащил сигареты.

– Нет-нет, ни в коем случае! – всполошилась женщина. – Еще мне не хватало сейчас, когда столько всего позади, сорваться!

Жадно, будто алкаш на бутылку, взглянула на пачку «Мальборо» и попросила: