Я прижался животом к поручню, всматриваясь… в странную картину: возле дороги стояла остановка, скорее напоминающая развалюху из веток и палок. Возле этой «остановки» бегал парень, а его преследовал здоровенный разъярённый петух.

Водитель сбавил ход… медленно подкатился… дверь открылась, и я услышал знакомый из детства голос… это был он…

Моя память выплюнула наружу все те унизительные события, которые я хотел забыть. Я вжался в сиденье… наблюдая, как петух, размахивая крыльями, налетает на бедного мальчишку.

Наконец, он вбежал в автобус, и петушара врезался в закрытые двери.

– За-за-за-здравствуйте… – заикаясь, сказал мальчик водителю и уселся рядом со мной.

Моё удивление не выразить многоточием. То есть так… Разве что три отступа до следующего абзаца хоть как-то покажут, что я испытал.

.

.

.

Взъерошенный кареглазый мальчишка в однотонном сиреневом костюме из шорт и майки плюхнулся рядом со мной. От его тела исходило тепло, он пах боем с петухом, а на плече осталось длиннющее перо. Другими словами – сидел Зеня собственной персоной.

Зеней прозвали его старшие пацаны, и кличка прилипла не хуже жвачки, вмазанной под школьную парту.

На вид Зене было лет девять, и он совершенно не обращал на меня внимания – я стал для него видом из окна. Вроде есть – и в то же время нету.

– Куда собрался, малыш? – спросил водитель.

Зеня, как раньше, облизнул губы:

– Да вот еду даааа-даааааамой.

– Давно тебя не видел.

– Дела, – одним слогом выговорил он.

С произнесением коротких слов Зеня кое-как справлялся, но стоило подступить к предложениям и словам побольше – начинались все эти «АааААа».

Да уж… Он ничуть не изменился с последнего раза – эта манера перебирать ткань на шортах и вытягивание шеи, когда он отвечал на вопрос.

– Расскажешь? – водитель обернулся в кресле и, казалось, пригвоздил меня взглядом к спинке.

– Да чё рааааААасказывать… Сидел с пааААцанами… В карты ИииИИиграл.

– Подкидного?

– Ага.

– И как всё прошло?

Зеня дёрнул плечами… получилось как-то неестественно. Дотронувшись до носа, он отвернулся к окну – в ту сторону, где как раз сидел я.

Я ошарашенно разглядывал сетчатку его глаз, его подбородок, который еле заметно подрагивал.

– Сынок, рассказывай.

Дёрнув шеей, он сложил одну ногу на другую:

– Нечего раааасссказывать. Проигрался в пууУух и прааах.

– А дальше что?

Сжав губы, Зеня на моих глазах покраснел.

– Выкладывай.

– Каааарты все потееееерял.

– Потерял? – вскинул бровь водитель.

Зеня выдохнул:

– Заааабрали.

– А можно я посмотрю?

Зеня кивнул – сначала один раз нерешительно, второй – резко.

На лобовом стекле всплыл экран – один большой, где всё прекрасно просматривалось. Я вспомнил этот день, как вчера…

По щербатому асфальту перекатывался тополиный пух. Пух был везде, покрывая скатертью каждый участок двора. На верёвках, приколотыми прищепками, развевалось хлопковое постельное бельё. Пахло порошком. Пахло пирожками из открытой форточки первого этажа. Пахло детством.

Мы, мальчишки – группкой из десяти человек, – в тени тополя сидели вокруг сколоченного из досок и ящика стола. В центр стола, укрытого клеёнкой, падали карты. Шмяк… шмяк… шмяк… Сдавали. Брали карты. Детские пальцы с грязью под ногтями тянулись к колоде.

Я сразу разглядел Зеню – он сидел в том же самом костюмчике, с краю, сгорбившись над картами. Он играл хорошо, и ему везло. А мне и остальным – нет. А когда ты проигрываешь, тебе кажется, что проигрыш распространяется и на всю жизнь. Мы не умели проигрывать. Переносили это болезненно. Особенно когда проигрываешь Зене.