В голове крутились обрывки чужих мыслей, мелькали картинки из детства незнакомого мне мальчишки, всплывали воспоминания о предшествующих событиях. Тем не менее, целостной картины знаний человека, в чьём теле я оказался, у меня не было – лишь отдельные эпизоды, в большинстве своём из детства и юности. Возможно, что за давностью лет они более глубоко прописались на ответственной за память подкорке мозга. В связи с этим пришлось осторожно расспрашивать женщину, где это я оказался.

– Этот кабан очень сильно ударил меня. Вообще ничего не помню. Расскажи, кто я и где нахожусь.

Женщина, удивлённо посматривая на меня, стала рассказывать. И то, о чём она повествовала, меня весьма озадачило. Впервые в своих реинкарнациях я оказался в другой стране. Мне вспомнились куплеты из песни одного известного барда будущего, отразившего в своей песне суть того места, куда я попал:

«А над Гудзоном тихо тучи проплывают,

В Нью-Йорке вечер наступает, как всегда.

Без денег вечером здесь делать нечего,

Здесь деньги стоит даже чистая вода!

…

А по Бродвею ходят люди-ротозеи,

Они, как правило, при шляпе и в пенсне.

Наклончик в сторону, карманчик вспоронный,

И я в Атлантик-сити еду с пормоне.

…

Здесь пистолеты применяют вместо слова,

и наплевали на придуманный закон…»

Так что именно в этом городе я оказался в мае 1847 года, только без денег и пистолета. Ничего, могло быть и хуже. Попал бы к питекантропам и чтобы я там делал? Наверное, построил бы социалистическую республику Питекантропию, если бы меня раньше не съели аборигены, не понявшие моего благого порыва.

По пути домой я продолжал расспрашивать Мадлен, так звали эту женщину, о нашей жизни.

– А кем я был раньше?

– Ты что, совсем ничего не помнишь?

– Ни бум-бум.

Она часто бросала на меня непонимающие взгляды, но исправно рассказывала о моей жизни. Зайдя по пути в бакалейную лавку, купили продуктов, благо, деньги были. Вскоре коллектив дотопал к трёхэтажному дому, в котором мы снимали меблированную «двушку». В одной комнате обитал я с этой женщиной, оказавшейся моей супругой, а во второй трое моих детей. Свободными от жильцов оставались лишь кухня и прихожая.

Придя домой, Мадлен стала шуршать на кухне, дети ушли к себе, а я отправился в ванную комнату. В ней я задержался, рассматривая себя в зеркало, и переваривая полученную от жены информацию.

Итак, что я имел в активе. Родители, которых я плохо помнил, дали мне имя Михель Ламбертус Кирк, но окружающие на американский манер называли Майком или Миком. Мне примерно 40 лет и я профессиональный боксёр. Одни называли нас боксёрами, но большинство простолюдинов обычными кулачными бойцами, хотя в Англии вид драки под названием бокс набирал популярность. Бойцы, что в Англии, что в Америке дрались без перчаток, обматывая кулаки бинтами. В юности я был членом небольшой уличной банды, отчего никаким путным делом никогда не занимался и рабочей профессией не овладел. Свободно разговаривал на американском разговорном и голландском языках.

Когда я был маленьким, наша семья прибыла в Нью-Йорк из Амстердама, осев в Квинсе на территории, называемой Джексон Хайтс. Квинс являлся рабочим районом Нью-Йорка. Фамилия Кирк так же была типично голландской. Да и внешне я очень походил на голландца, то есть имел физиономию, вырубленную из деревянного полена тупым топором. Интересно, как выглядели мои родители? Нет, конечно, питекантропом я смотрелся только по сравнению с собой из прошлой жизни. Здесь я был просто крупным парнем с грубоватыми чертами лица, которые практически не выделялись на фоне местных мужчин, потому что в окрестностях жило много голландцев, немцев и шведов.