Нааме поднялась с кресла – двигалась она плавно и быстро, как кобра, но не невзрачная, вроде тех, что встречаются на Синае и в Египте, а индийская, которую, по-моему, называют королевской. Завораживающе-быстрая и, внезапно подумалось мне, не менее опасная – то-то кабан струхнул…

– Вы говорите, у него нет цели? Но, может, все дело в том, что вы не интересовались его целями? Вы сразу постарались подогнать его под свои, заставить следовать по указанному пути. Не понимая, что такие, как он, не двигаются в чужой колее – они прокладывают свою!

Я кашлянул, привлекая внимание, и, не глядя на гостью, сказал:

– Простите, гэврэт-кцина, мне, конечно, очень… лестно, что вы так обо мне отзываетесь, но боюсь, кабан… простите, кацин бриют нефеш, к сожалению, прав: я действительно не знаю, к какой цели мне стремиться…

Кабан посмотрел на меня, могу поклясться, с благодарностью, Нааме – с нескрываемым интересом.

– Эли, – сказала она, присев на подлокотник кресла, – можно я буду звать так, по-простому? И ты зови меня по имени, идет?

Я кивнул, хоть и не был уверен, что смогу обратиться к этой женщине, больше похожей на ангела, по-простому, без приставки «гэврэт». Рядом с ней я чувствовал себя каким-то недоделанным.

– Ты говоришь, у тебя нет цели? – спросила она, приближаясь. От нее пахло духами с табачной ноткой; этот запах резко контрастировал с ее эфирным обликом, но при этом составлял с ним потрясающе гармоничный ансамбль. – А мечты? Ведь у тебя есть мечты. – Она не спрашивала, она утверждала и, видя, что я готов не согласиться, добавила: – Просто ты сам себе запретил мечтать. Разве нет?

Я молчал, потому она продолжила:

– Любовь к небу, восхищение звездным пологом, желание взмыть выше облаков – тебе это не знакомо? По глазам вижу, что знакомо, они вспыхнули, стоило мне заговорить об этом. Но на пути к твоей мечте стоит, как тебе кажется, непреодолимое препятствие – чувства твоего отца.

– И что толку в таких мечтах? – произнес я с досадой, по-прежнему не глядя на Нааме. – С таким же успехом я могу захотеть стать Машиахом. Если сказать горе – подымись и ввергнись в море, гора не сдвинется ни на миллиметр, как бы сильно ты ни верил…

Краем глаза я заметил, что Нааме смотрит на меня с интересом. Сейчас она стояла так близко, что я видел, как поднимается и опускается под блузкой ее грудь.

– А тебе хотелось бы сдвигать горы? – тихо осведомилась она. – Или силой мысли останавливать многотонные кометы? Это твоя магия, которой ты грезил в детстве, когда другие читали крамольные для всякого израильтянина фэнтези про эльфов и магов, да?

Я опять непроизвольно кивнул, чувствуя легкую панику, – если это интуиция, то она у Нааме сверхъестественная. В детстве, наслушавшись от отца историй о кометах и болидах, я нафантазировал себе такое… мне казалось, я знаю пути, по которым бродят вечные скитальцы небес, казалось, что могу одной только силой воображения менять эти траектории.

Чушь, конечно.

– Знаешь, Эли, очень многое из того, что кажется нам невероятным, вполне возможно. – Нааме повернулась к окну, выходящему на восток, откуда на интернат надвигалась ночная тьма в саване, сотканном из теней Эдомских гор. – Когда-то в далекой стране один отец сказал, что если бы Всевышний хотел, чтобы люди летали, он сделал бы их крылатыми. А через несколько лет его сыновья смастерили первый в мире летающий аэроплан…

Она обернулась ко мне так быстро, что я вынужден был взглянуть ей в глаза. Они были голубые и напоминали светлый сапфир.

– Эли, Эли, – сказала она. – У некоторых вроде бы сложных задач бывают очень простые решения. Да, я не представилась: сэранэт Нааме Олимта, Зроа ве-ха’Халаль.