Итого две целых тридцать четыре сотых секунды, если округлить. Такая мелочь, мгновение, по сравнению с тем, что уже за спиной и вечностью впереди. Ветер, кстати, довольно сильный. Может изменить траекторию. Хорошо, что параллельно фасаду, а не навстречу. Не хватало влететь к кому-нибудь в окно или зацепиться за бельевые верёвки. Последний вариант добавил бы комизма в ситуацию, а мне этого не хотелось.

Опять порыв. Меня качнуло в сторону, и я раскинул руки, балансируя на краю. Лёгкая куртка захлопала за спиной чёрными крыльями. Ноябрьский ветер проветрил голову, хоть там и так было пусто. Он был холодным и свежим, и я впервые за последнее время смог глубоко вдохнуть.

Два месяца назад что-то случилось, что-то совсем для меня непонятное. Кожа, обтягивающая сердце, вдруг стала тонкой, нервы вылезли наружу, начала просачиваться кровь. Горячими струйками она касалась синапсов, они запаниковали, закричали, что горят, и мозг поверил. Мозг подумал, что огонь выжег кислород, и я задохнулся. Но это не сразу, сначала я совсем ничего не заметил.

Просто расформировали спортшколу, и в наш класс пришла новенькая. Я окинул её равнодушным взглядом и опустил глаза обратно под стол, где на карандаше крутил кассету с карандашной надписью «Кино».

Потом в плечо воткнулся локоть.

– Димыч, смотри, нравится? – зашептала в ухо Саблина.

Я ещё раз поднял глаза. Да, красивая. Необычно красивая. Смуглая кожа, ямочки на щёчках. Чёрные, ехидные, надменные глаза. Каштановые волосы закручены в небрежную причёску без залитых лаком начёсов. В расстёгнутом вороте голубой, почти мужской рубашки, загорелая кожа над острым белым краешком лифа.

Рядом Аннушка, классная, смотрит недобро. Все взрослеющие ученики попали под колпак. Только начинало темнеть, и она выходила на охоту. Бродила с блокнотом по паркам, заходила в кафе. Напялив красную повязку, дежурила на дискотеках. И писала, писала на листочках в клеточку, где, кого, с кем и во сколько видела, чем занимались и в каком состоянии находились. На первом классном часу нового учебного года она тыкала загнутым бордовым ногтем в нашу весёлую компанию и шипела:

– Я всё про вас знаю, я по глазам вашим вижу, когда вы начинаете этим заниматься! Похотливые павианы!

А мы сидели и ржали, бравируя своим тайным знанием. Видимо, крыша у классной отъехала напрочь. Буду справедлив: она ни разу не ошиблась, и с этого момента никому из нас легко не было, она постаралась.

Сейчас Аннушка, поджав губы, злобно зыркала исподлобья на бесстыдно красивую и недопустимо свежую новую ученицу.

– Ну чё, как тебе? – не унималась Саблина.

– А тебе?

– Ну, Ди-им, ну, я ж не по девочка-ам. Но ваще красивая, скажи? Такая… М-м-м…

Я ещё раз посмотрел. Любовь с третьего взгляда? Да хрен вам. У меня кассета домоталась, и я воткнул её в плеер.

– Саблина! – рявкнула тут Аннушка.

Что «Саблина!» уточнить не успела: зазвенел звонок. Я надел наушники и пошёл из класса, споткнулся о насмешливый взгляд, втянул в лёгкие её выдох. Наверное, в этот момент я и начал карабкаться к своей крыше.

Саблина, ну, какого хрена, а? Всё ж хорошо было…

Дома мама с надменно поджатыми губами и телевизор «Электрон-738» со скуластой ряхой в тёмных очках.

– Где был?

– Бродил.

– А, – подбородок покрылся ямками – крайняя степень скепсиса. – С Аннушкой твоей виделась…

«Ландон, гуд бай! У-у-у»

– Зачем?

– Позвонила. Говорит: «Приходите в школу, если вам небезразлична судьба вашего сына», – мама попыталась изобразить дрожащие интонации Аннушки, но не слишком похоже.

Я вздохнул, закинул голову на спинку дивана, чтобы не видеть. Слушать тоже не хотелось, но тут ничего не поделать.