Следователь – не помню его имени – видел мое состояние. И он меня жалел, я чувствовала это. Он даже погладил меня по руке в попытке утешить. Но я лишь отдернула руку, потому что никакие слова не могли вернуть потерянное. Я предала Свету. Я бросила ее.

– Вы понимаете, что если бы не убежали, у нас было бы два трупа? И еще неизвестно, что он проделал бы с вами. Вы поступили правильно.

Правильно. Да уж.

Что бы он ни говорил, моя жизнь навсегда разделилась на части. У вчерашней Василисы было все – радость, удовольствие, беззаботность, жизнь, наполненная до краев. И новая, сегодняшняя я, жить больше не хотела, не представляла, как можно дальше спокойно дышать, зная, что по моей вине погибла лучшая подруга.

При одной только мысли о том, что я могла помешать уроду, могла огреть его каким-нибудь камнем, могла бы сесть за руль и поехать за помощью… да что угодно сделать могла! Но ничего не сделала. Ничего. Я убежала. При этой мысли я теряла рассудок.

Мне хотелось выть. И я выла, сотрясая больничные стены.

По словам врача, отделалась я не очень легко. Серьезное сотрясение мозга с образованием отека вынуждало соблюдать постельный режим. Двухсторонняя пневмония отбирала последние силы. Несколько переломанных пальцев на ногах, и только.

Но я была рада и этим увечьям. Какой-то внутренний мазохист получал удовольствие от страданий. А голос сердца шептал: ты жива, а Света нет. Меня устроили в платную палату с полным уходом. Какое-то время за дверью даже сидел охранник. Меня считали важным свидетелем ровно до тех пор, пока не поняли, что я вообще ничего не помню.

Меня приходили навестить девчонки. Маша и Роза выглядели подавленными. Они успокаивали, утешали меня. Но в глаза не смотрели. И я знала почему. И они знали.

Ко мне приходил Павел. Сидел возле меня и держал за руку. Серьезный такой, грустный. И некрасивый. Я всегда выбирала некрасивых и умных мужчин. Павел был таким: рано полысевший, невысокий, но очень и очень умный. Он что-то говорил мне, рассказывал. А я молчала. Не знала, что могу ему сказать. Он пытался меня подбодрить, а я попросила его уйти. Перед тем как покинуть палату, он посмотрел на меня и почему-то отрешенно сказал: «Не надо было тебе туда ездить. Все эти тусовки, вот они чем заканчиваются». Я смотрела и не могла понять – он ли это говорит или моя мама?

Родительница, кстати, была не в курсе моих приключений, потому что устраивала свою личную жизнь за пределами доступного роуминга. И это, пожалуй, единственное, что меня по-настоящему радовало. Ее присутствия здесь я бы точно не вынесла.

Через день после похорон Светки пришел Сергей. Я не ожидала его увидеть и не знала, что ему сказать. Просто лежала молча и тихо плакала, слушала его монолог. Он очень постарел и как-то осунулся. От его мужественности, самоуверенности и красоты мало что осталось. Сплошная печаль.

– Ты же знаешь, как она хотела замуж. Мы долго к этому шли. Сам не знаю, что меня останавливало. Дела, дела. Ее хоронили в свадебном платье в закрытом гробу. Мы не успели. Я не успел, я… – он не договорил и начал тереть лицо, прогоняя слезы, но его голос выдавал всю горечь.

Я просто выла, не было сил сдерживаться.

– Она очень любила тебя. Она всегда говорила о тебе с восторгом. О том, какая ты умная, не такая как все. Какая смелая. Вась. Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, потому что не понимаю. Ты должна была ее спасти. Должна. Она бы тебя не бросила никогда, – сказал он, встал и вышел из палаты.

Он исчез, а его слова продолжали звучать в ушах, набирая обороты: «ты должна была ее спасти, должна». Я уже ничего не соображала. Я слышала только его голос, который разносился по телу. Моя внутренняя система сломалась. Я встала с кровати. Выдернула капельницу и пошатываясь поковыляла к батарее. Врач говорил, что любое сотрясение – это риск для меня. Любая травма – ключ к «тому» миру. Я осознанно шла туда. Мне так хотелось, чтобы внутри замолчало. Чтобы голос заткнулся и пришел полный покой. Зажмурилась и со всей дури приложила себя головой о холодный чугун. Я почувствовала боль, а потом взрыв в ушах. И мир перестал меня волновать.