Или сводного брата?

Или сводного босса?

– Спускайся на первый этаж, водитель ждет. Все инструкции уже на твоем мобильном, – он равнодушно утыкается в бумаги.

– Хорошо, – разворачиваюсь и ухожу.

Щеки все еще огнем горят. Выскакиваю из кабинета, шумно выдыхаю.

– Тося, – раздается голос Егора, – ты поедешь подписывать бумаги?

Он весь в телефоне, на меня даже не смотрит. Помощница его отчаянно жестикулирует, чтобы я ответила «нет».

– Да.

– Захватишь мой костюм в химчистку? – он поднимает взгляд, и я снова краснею.

Да что ж ты будешь делать?

Вместе с желанием любить и быть любимой насильник убил во мне стремление нравиться, флиртовать, кокетничать.

И теперь я словно из анабиоза вышла. Длиною в год. Потому так и реагирую на простые проявления внимания.

– Давайте, – ловлю на себе злобный взгляд секретарши Егора.

– Держи, – он выносит мне костюм на вешалке.

От него тоже приятно пахнет. Терпким мужским парфюмом и… кофе.

– Все в порядке? – он отрывается от мобильного.

– Да, я… поехала, – опускаю взгляд в пол и семеню к выходу.

Спиной чувствую прожигающий меня взгляд.

Ох, работа моя тут точно будет веселой!

Спускаюсь на первый этаж, выхожу на улицу. Вижу черную машину представительского класса.

– Добрый день, – здороваюсь с водителем, – мне…

– Я знаю. Пристегнитесь, – отрезает, затем нажимает на газ.

Прислушиваюсь к своим ощущениям рядом с ним.

– Что-то не так? – темноволосый мужчина смотрит на меня.

Взглядом пробегается по телу.

Я мгновенно вся деревенею, ладони становятся мокрыми, а пульс отдает где-то в висках.

Но когда он отворачивается, я испытываю радость. Чуть ли не ликование, что вернулась в свою зону комфорта.

Психолог говорила мне, что у травмированного человека она искажается. И для нас комфортно то, что кажется другим неприемлемым. Потому жертвы насилия годами не бросают своих мучителей.

Они нужны им…

Также и мне нужен страх. Без него я ощущаю себя иначе. Словно голая. Он – моя защита и стена.

Пусть так и будет…

Однако рядом с братьями я чувствую себя совершенно по-другому. Словно начинаю доверять им…

Что же мне с этим делать?

Сижу, постукиваю пальцами по столу. В голове крутится образ нашей напуганной сводной сестрички. Жалко ее до одури.

Маленькая такая, зашуганная.

Но все равно похожа на ангела. Только крылышки у нее сломаны.

Что же с ней случилось?

Неужели кто-то посмел ее тронуть? Обычно мы рассматриваем домогательства как крайнюю степень, словно боимся зайти за грань. А то, что дальше, уже не воспринимаем.

Словно боимся признать, что боль и грязь существуют.

Ее изнасиловали?

От этой мысли во мне все клокочет. Кто? Когда? Почему я так зол?

Презираю насилие. Нет ничего слаще женщины, которая желает…

Это красиво.

Это нормально.

Это правильно.

А когда в глазах женщины страх, это дрянь!

Резко встаю, стул с грохотом падает назад. Расстегиваю пиджак, вылетаю из кабинета.

Я горю весь от злости.

– Ты чего? – брат удивленно смотрит на меня.

– Ты понял ведь? – рычу, опираюсь ладонями на стол. – Что сделали с нашей сестрой?

Егор молчит. Пристально смотрит на меня.

– Блядь! – крошу кулаком стену, чувствую боль в костях пальцев. – Как я сразу не догадался?

– А почему, как ты думаешь, девушка может бояться мужчин? – выгибает бровь.

– Я думал, домогался кто… блядь, я же… как теперь вот работать? Спасибо, папуля, удружил. Она же такая… такая…

– Успокойся! – рычит Егор. – Тося не хрустальная ваза. Она человек. Думаю, ей меньше всего надо, чтобы рядом с ней мы ходили на цыпочках, постоянно напоминая о ее травме. Чтобы она вернулась к нормальной жизни, нам нужно вести себя нормально. Обыденно. Но и наблюдать, чтобы никто не смел к ней лезть. И хорош мне тут стены рушить…