– Отец приучил чистить обувь – военная косточка.
Саша чуть было не сказала о своем отце-адмирале, да прикусила язык. Она ведь клялась маме: никогда, никому, ни под каким предлогом не рассказывать об отце. Нет, нарушить еще одну клятву – это было бы слишком! Сашенька остановила себя на полуслове, хотя всю оставшуюся, всю свою долгую жизнь горячо жалела об этом…
– Господи, и зачем эта проклятая война? Смотри, какая прелесть кругом! Поля, холмы. Я обожаю холмы! Смотри-смотри, Адась, какое чистое небо, какое высокое! Можно, я буду звать тебя Адась, как твои мама и папа? Мне так нравится!
– Тебе всё можно.
В теплых потоках воздуха летали паучки с длинными паутинками. Одна паутинка прилипла Сашеньке к лицу.
– Слушай, как они летают здорово! – снимая паутинку, сказала она. – Какой удивительный способ передвижения.
– В природе все, Сашуль, удивительно и нет ничего лишнего. Даже мы с тобой. – Он нежно обнял ее за талию и поцеловал в шею. – Знаешь, иногда я чувствую себя как твой муж, иногда как брат, в общем, как самая-самая родня. И удивляюсь: как я жил без тебя? Странно мне все это…
– И я себя когда женой чувствую, когда сестрой, а иногда кажется, что ты мой маленький сыночек!
Адам просиял, и его эмалево-синие глаза налились такой нежностью и такой печалью, что Сашеньке сделалось страшно. Она прижалась к нему и заплакала.
– Ты чего?
– Не знаю. Страшно…
– Чего тебе страшно? Я рядом, и посмотри, какой денек – сколько света, сколько жизни! Успокойся, все будет хорошо. Это у тебя сама знаешь почему, это нормальное явление. Восемь месяцев пролетят… ой-ё-ёй! И ты будешь мама! А я буду папа! Вот уж повеселимся! Ай да Грищук, в жизни не думал, что вот так женюсь!
– Ты сожалеешь? – притворно обиделась Сашенька.
– Ну что ты, глупенькая! Просто такое счастье мне не по чину.
– По чину, по чину! А сын родится, тебя за это повысят в должности!
– Думаешь, сын будет?
– Сын. Обязательно сын!
– Я и против дочери ничего не имею!
– Ну имеешь, не имеешь, а первым у нас родится сын… А ты своим пишешь письма?
– Редко. Я лентяй. Вот, что женился, конечно, надо написать. Мама будет рада, да и отец… Туда долго идут письма – кружным путем, все ведь перерезано немцами, все лучшие дороги. Кончится война, мы первым делом съездим к твоей маме, а потом к моей, хорошо?
– Договорились! А сынок тоже будет с нами воевать до победы? – улыбаясь, спросила Сашенька.
– Конечно, я глупости говорю. Ты ведь уедешь рожать и, скорее всего, там и останешься. Ты будешь ждать…
Некоторое время они шли молча. Летающая паутинка теперь прилипла к щеке Адама. Он снял ее и не удержался, вспомнил стихи Тютчева:
Паутина действительно блестела по всему полю, только вот борозд не было, да и откуда им взяться? Война пашет землю снарядами, вздымает бомбами, рвет на части минами, дырявит пулями – дрянью пашет, дрянью и засевает, придет черед и этому полю…
– Нам с мамой обещали комнату в настоящем большом доме, а пока мы живем в пристройке к кочегарке, – вдруг сказала Сашенька, – а будет сын, конечно, дадут, точно дадут!
– Как это в пристройке? – переспросил Адам, родители которого жили хотя и в небольшом городе, но в начальственном доме со всеми удобствами.
– Ой! – всплеснула руками Сашенька. – И ничего я тебе еще не рассказывала, а кажется, знакомы сто лет!
– Двести! – засмеялся Адам, показывая необыкновенно белые, ровные зубы. Даже когда он смеялся, его синие глаза оставались грустными, скорее даже печальными, они жили как бы отдельной, своей жизнью.