– Помощь? Конечно, а в чем дело?

Аличе намотала на палец резинку от трусов.

– В субботу мне нужно идти на праздник. К моей подруге Виоле.

– Вот как! Это хорошо! – улыбнулась Соледад.

– Хочу принести ей что-нибудь сладкое. И хочу сама приготовить. Поможешь?

– Ну конечно, сокровище мое. А что ты хочешь?

– Не знаю. Какой-нибудь торт… тирамису. Или то пирожное, которое ты делаешь, с корицей.

– По рецепту моей мамы, – гордо заметила Соледад. – Я научу тебя.

Аличе заискивающе посмотрела на нее.

– Значит, в субботу пойдем за покупками? Хотя это и выходной день у тебя?

– Ну конечно, сокровище, – сказала Соледад.

Из-за просительного тона, с каким говорила Аличе, она вдруг снова почувствовала себя нужной и узнала девочку, которую растила.

– А ты могла бы сходить со мной еще кое-куда? – осторожно продолжала Аличе.

– Куда?

Аличе помедлила, а потом выпалила:

– Сделать татуировку.

– О, мой ангел… – вздохнула Соледад слегка разочарованно. – Твой отец против, ты же знаешь.

– Мы не скажем ему. И он никогда не увидит, – настаивала Аличе.

Соледад покачала головой.

– Ну же, Соледад, прошу тебя, – продолжала Аличе. – Если я пойду одна, мне не сделают. Необходимо согласие родителей.

– Ну а я-то что могу?

– А ты притворишься моей мамой. Нужно ведь только подписать бумагу, даже говорить ничего не придется.

– Нет, это невозможно, любовь моя, твой отец меня уволит.

Аличе вдруг сделалась очень серьезной и посмотрела Соледад прямо в глаза.

– Это будет наш секрет, Соль. – Она помолчала. – Ведь у нас с тобой уже есть один секрет, не так ли?

Соледад в растерянности взглянула на нее. И поначалу не поняла.

– А я умею хранить секреты, – многозначительно продолжила Аличе. Она ощущала себя сильной и безжалостной, как Виола. – Иначе тебя уже давно уволили бы.

Соледад почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

– Но… – произнесла она.

– Так согласна? – потребовала ответа Аличе.

Соледад опустила глаза.

– Хорошо, – тихо произнесла она, потом отвернулась от Аличе и поправила книги на полке. Глаза ее наполнились слезами.

Маттиа старался делать все совершенно бесшумно. Он понимал, что шум в этом мире постоянно возрастает, и не хотел способствовать его увеличению. Он давно уже взял за правило тщательно следить за каждым своим движением – при ходьбе ставил ногу сначала на носок, а потом на пятку, опираясь на внешнюю сторону ступни, чтобы поменьше соприкасаться с землей. Эту технику он довел до совершенства еще несколько лет назад, когда вставал по ночам и неслышно бродил по дому в поисках чего-нибудь острого. Кожа на его руках невероятно иссыхала, и единственный способ, который позволял убедиться, что руки еще принадлежат ему, заключался в том, чтобы полоснуть по ним лезвием.

И в конце концов такая вот странная, осторожная походка сохранилась у него навсегда.

Случалось, родители совершенно неожиданно обнаруживали его стоящим перед ними, – он возникал из пустоты, как голограмма, спроецированная на пол, и молча смотрел на них исподлобья. Однажды мать даже уронила тарелку от испуга. Маттиа наклонился подобрать осколки и с трудом удержался, чтобы не воспользоваться их острыми краями. Аделе в растерянности поблагодарила его и, когда он ушел, опустилась на пол; еще с четверть часа она не могла прийти в себя от потрясения.

Маттиа повернул ключ в замке входной двери. Он знал, что если надавить на ручку, зажав замочную скважину ладонью, металлический щелчок затвора будет почти не слышен. А если рука забинтована, то еще лучше. Тенью проскользнув в прихожую, он вставил ключ с внутренней стороны и повторил операцию, словно грабитель в собственном доме.