Она провела мальчика к пожарному выходу, а пока он смывал со стены те ужасные слова, стояла в тупике и безмолвно наблюдала за его движениями.

Когда дело было сделано, а тряпка и миска убраны на место, учительница и ученик вновь присели возле того же стола.

– Винсент! Ты, наверное, думаешь, что я сержусь? – проговорила мисс Прайс. – Но это не так. Мне бы даже хотелось рассердиться, так было бы намного легче. Но мне обидно. Я старалась стать тебе другом, и мне показалось, что ты тоже хочешь дружить со мной. Но такое… Честно говоря, с человеком, который такое устраивает, дружить трудно.

Тут она с благодарностью заметила у него на глазах слезы.

– Винсент, а что, если я понимаю кое-что лучше, чем ты думаешь? Например, я понимаю, что иногда люди делают такое не потому, что хотят кого-то обидеть, а потому, что сами очень расстроены. Они знают, что поступают нехорошо, и знают даже, что им самим не станет от этого легче, но все равно идут и делают, что задумали. А потом осознают, что потеряли друга, и страшно сожалеют об этом, но уже слишком поздно. Сделанного не воротишь.

Выждав время, пока эта мрачная нота резонировала в тишине классной комнаты, она снова заговорила:

– Знаешь, Винсент, я не сумею это забыть. Однако сейчас мы еще сможем остаться друзьями, потому что я ведь понимаю, что ты не хотел меня обидеть. Только пообещай, что тоже не забудешь этот случай. Запомни навсегда, что, делая подобные вещи, ты обижаешь людей, которые очень хотят относиться к тебе хорошо, и этим ты наносишь вред самому себе. Ты запомнишь это, солнышко? Пообещай.

Слово «солнышко» вырвалось так же непроизвольно, как непроизвольно потянулась ее рука к плечу ребенка и скользнула по свитеру; и слово, и жест заставили мальчика только ниже опустить голову.

– Ну ладно, – сказала учительница, – ступай.

Он забрал из раздевалки ветровку и вышел, прячась от взгляда мисс Прайс, в котором затаились усталость и неуверенность. В коридорах было пусто и тихо, лишь откуда-то издали доносился гулкий ритмичный стук швабры о какую-то стену. Звуки, с которыми касались пола его собственные резиновые подошвы, только усугубляли тишину – как и одинокий сдавленный взвизг молнии на ветровке, и легкий механический вздох входной двери. В тишине тем более неожиданной оказалась встреча: на бетонной дорожке, в нескольких ярдах от школы, Винсент вдруг обнаружил, что за ним идут двое мальчишек – Уоррен Берг и Билл Стрингер. На лицах у обоих – нетерпеливые, почти доброжелательные улыбки.

– Ну, и чё она те сделала? – спросил Билл Стрингер.

Винсента застали врасплох; он едва успел натянуть на лицо ту же маску Эдварда Робинсона.

– Не твое дело, – бросил он и прибавил шагу.

– Нет, погоди – постой, эй! – крикнул Уоррен Берг, нагоняя его. – Ну что было-то? Просто сделала тебе втык или что? Эй, Винни, постой.

От этого имени его передернуло. Сжав кулаки в карманах ветровки, он продолжал идти. С трудом сохраняя самообладание и спокойный голос, Винсент проговорил:

– Не твое дело, сказал же. Отвали.

Но мальчишки не отставали.

– Представляю, какую выволочку она тебе устроила, – продолжал Уоррен Берг. – Что она вообще сказала? Давай расскажи, Винни.

На сей раз он не смог вынести звука этого имени. Самообладание покинуло его, колени ослабли, и ноги сами собой перешли на вальяжную походку, удобную для беседы.

– А ничё она не сказала, – ответил он наконец, а потом, выдержав театральную паузу, добавил: – А чё говорить? Она как возьмет линейку…

– Линейку? То есть она тебя – линейкой? – Лица мальчишек приняли потрясенное выражение, полное одновременно недоверия и восхищения, и, пока он продолжал говорить, восхищение явно преобладало.