– Ничего не понимаю… – от нахлынувшей растерянности без предложения со стороны хозяина кабинета и спросу опустилась на ближайший ко мне стул. – Почему так? И, главное, совершенно неожиданно…

– Вот и я не понимаю, почему вы позволили себе не являться на работу неделю?!

– Но…я же предупреждала…я с Юлией Евгеньевной говорила… она…а разве, нельзя теперь все уладить…– покаянно опустила голову.

– Нельзя! Совершенно никак! И вы знаете, почему.

– Нет, – тут я голову подняла и непонимающе уставилась в лицо директора. Нормальный же был дядька, отчего сейчас-то изображал из себя зверя?

– А я думаю, что знаете, – с осуждением закачал на меня своей круглой лысой головой. – Думаете, посетители нашего комплекса не были оскорблены вашим вызывающим поведением? Я вот нисколько не удивился, когда прочитал эти их заявления. Нате! Держите! Ознакомьтесь! – подтолкнул ко мне по крышке стола несколько листов бумаги, что достал из синей пластиковой папки, которая до времени лежала под его рукой. – Это жалобы. На вас, милочка! Разве же так можно…

Я придвинула листы к себе и принялась изучать. Сначала вчитывалась основательно, потом только бегло скользила глазами по новым жалобам. В мозг как впивались отдельные их слова: аморально, халатно, безнравственно.

– А вам не показалось, что они все идентичны, то есть хочу сказать, что…

Закончить фразу он мне не дал – ударил ладонью по столешнице.

– Вы еще и сомнение намерены высказывать?! Да знаете ли, на чей стол легли все эти жалобы?! После этого мы уже не можем не отреагировать. И будьте уверены, нам еще аукнется тот вопиющий случай, когда вы учинили в коридоре раздевалки чуть ли не… – он осекся, крякнул и пододвинул к себе стакан с чаем, глотнул из него, и только тогда смог продолжить. – Вы, впрочем, и сами знаете, что были неправы, когда позволили себе…вольности с посетителем бассейна.

– Да с моей стороны…

– Довольно. Должны же вы, Ирина Николаевна, понимать и мое положение, – он принялся говорить много тише, и выражение глаз его тоже поменялось, уже не было только укоряющим, а сделалось утомленным и расстроенным. – Ну, ничего здесь уже поделать нельзя. Когда дело дошло до самого высокого начальства, то…одним словом, радуйтесь, что напишете заявление по собственному желанию.

– Даже так?

– Так, милочка, так, – вынул он из кармана брюк носовой платок, встряхнул его и только потом тщательно протер вспотевшую макушку. – Мне, знаете ли, из-за вас должность терять…

Вот так я потерпела провал по всем статьям. И было странно вспоминать, что недавно считала себя вполне успешной, сложившейся и защищенной личностью. На что там я упирала мысленно? Мужчина, квартира, работа?! Жизнь удалась?! Теперь уже ни в чем не могла быть уверена. Даже в том, что лето вдруг не возьмет и не сменится на зиму, например, в два дня. А что? Вон и тучи сплошь небо заволокли, и ветер северный задул.

– Не распускаться! – приказала себе, когда брела после увольнения со службы по лужам под холодным дождем и без зонта, следуя знакомым маршрутом домой, будто на автопилоте.

А там меня ждало новое сообщение и гонец от американских хозяев квартиры. Выходило, что мне надо было в самые кратчайшие сроки съезжать. Куда, интересно?

– Да… Пришла беда, открывай ворота, – пробубнила себе под нос, прежде чем прикрыть дверь за то ли племянником, то ли еще кем, присланным хозяевами по мою душу.

– Что вы сказали? – притормозил он на пороге.

– Ничего особенного. Я исполню требование ваших родственников. Не сомневайтесь.

Говорила вполне спокойно. Но внутри у меня все так и кипело. И на кого бы, вы думали, решила выплеснуть гнев свой нешуточный? Правильно! На Ткачева! Если бы меня спросили, то я ответила бы так: «Это все его рук дело! Это он мне мстит! Вот, ведь, гад!» И следующим моим шагом была обыкновенная бабья истерика. Только отсутствие свидетелей моим страданиям не устроило. Подскочила к дамской сумочке, вытряхнула все ее содержимое на стол в кухне и яростно схватилась за выпавший среди прочих предметов мобильный телефон.