«Я работаю на телевидении» – даже произносить эту фразу было приятно. Ему нравилось идти по Бервик-стрит в монтажную с большой сумкой, нагруженной видеопленками, и кивать людям, которые были точно как он. Нравились суши и премьерные вечеринки, нравилось пить из кулеров, гонять курьеров и произносить фразы вроде «надо урезать шесть секунд». В глубине души ему нравилось и то, что на телевидении работали одни лишь красивые люди, здесь ценилась молодость. В этом прекрасном новом мире в конференц-залах за мозговыми штурмами не восседали шестидесятидвухлетние старперы. Что случалось с работниками телеиндустрии, когда те достигали определенного возраста? Куда они девались? Его это не беспокоило, его все устраивало – например, обилие молодых женщин вроде Наоми, жестких, амбициозных девушек из большого города. Прежде в редкие минуты сомнений Декстера охватывало беспокойство, что недостаток интеллектуальных способностей будет тормозить его в жизни, но в нынешней его профессии ценились уверенность в себе, энергичность, пожалуй, даже снобизм, а этих качеств у него было хоть отбавляй. Да, и на телевидении надо было быть умным, но не таким умным, как подразумевала Эмма. А «умным» в смысле соображать, что к чему, обладать интуицией и амбициями.

Он любил свою новую квартиру в соседнем районе Белсайз-Парк (темное дерево, полированный металл), любил Лондон, раскинувшийся перед ним в дымке в этот День святого Свитина. И ему хотелось поделиться всей этой радостью с Эммой, открыть ей новые возможности, новые горизонты, представить ее новым знакомым из совсем других социальных кругов – одним словом, сделать ее жизнь более похожей на его жизнь. Как знать, может Наоми и Эмма даже подружатся!

Убаюканный этими мыслями, он почти заснул, когда на него упала чья-то тень. Открыв один глаз, он прищурился:

– Привет, красотка.

Эмма больно пнула его в бедро.

– Ай!

– Никогда, никогда не делай так больше!

– Как так?

– Ты знаешь как! Как будто я зверь в зоопарке, а ты тычешь в меня палкой и смеешься…

– Я над тобой не смеялся!

– А я тебя видела, как ты висел на свой подружке, и вы там хихикали…

– Она не моя подружка, и мы смеялись над меню…

– Вы смеялись над моей работой.

– И что такого? Ты и сама над этим всегда прикалываешься.

– Да, потому что я там работаю. Я смеюсь из чувства противоречия, а ты просто смеялся мне в лицо!

– Эм, я бы никогда, никогда…

– Вот такое впечатление ты на меня производишь.

– Прости.

– Хорошо. – Она села рядом, скрестив ноги. – Застегни рубашку и дай мне бутылку.

– И она мне не подружка. – Он застегнул три нижние пуговицы, надеясь, что Эмма заглотит приманку. Но она ничего не сказала, поэтому он пошел дальше: – Мы просто спим вместе время от времени, только и всего.

Когда стало ясно, что с романтической точки зрения ничего им не светит, Эмма начала стараться не обращать внимания на безразличие Декстера, и теперь фразы вроде той, что он только что произнес, уже были неспособны причинить ей боль – по крайней мере, не больше, чем теннисный мячик, попавший в затылок. В последнее время она только морщилась, услышав подобное замечание.

– Тем лучше для вас обоих. – Она налила вино в пластиковый стаканчик. – Но если она тебе не подружка, как мне ее называть?

– Не знаю. Любовница?

– Это разве не подразумевает наличие чувств?

– Как насчет мое очередное достижение? – Декстер просиял. – Или это в наше время неполиткорректно?

– Лучше жертва. Мне это больше нравится. – Эмма отклонилась назад и сунула руку в карман джинсов, чувствуя неловкость. – Можешь взять обратно. – Она швырнула в него скомканной десятифунтовой купюрой.