«Все в классе были охвачены шпиономанией, – вспоминает Ирина Млечина. – Возвращаясь домой, иногда уже в сумерках или даже в темноте (несколько лет училась во вторую смену), девчонки гурьбой бежали по Сретенке и иногда, заметив где-нибудь на углу нетвердо державшегося на ногах мужчину или вообще какого-нибудь человека, разглядывавшего консервные пирамиды в витрине продмага, они немедленно приходили к выводу, что это подозрительная личность, и бежали к ближайшему постовому, наперебой уговаривая его, что возле такого-то переулка только что засекли шпиона. Уж больно странно он выглядит. То оглядывается по сторонам, то слишком пристально изучает содержимое витрины.

Милиционеры с каменными лицами принимали к сведению нашу информацию, иногда улыбались, отдавали честь и говорили, что немедленно примут меры, а чаще и улыбнуться-то не решались (вдруг девчонки донесут, что он отнесся легкомысленно к их сообщению, тогда несдобровать).

Иногда я рассказывала дома, что сегодня мы видели шпиона, ну явного шпиона. Отец с изумлением смотрел на меня, долго молчал и потом говорил:

– Ну, с чего ты взяла? Если бы это был в самом деле шпион, он бы сделал все, чтобы не привлечь вашего внимания.

Я иногда задумывалась над словами отца, но потом все начиналось сначала. Ведь в школе призывали к бдительности. Хорошо, что тогда я еще не читала газет, а радио у нас не было. Играли мы с девочками тоже почти исключительно в военные игры, в немцев и русских, в фашистов и „наших”».

Невероятной бдительностью, похоже, отличались все московские школьники и особенно школьницы.

«За день до начала войны мне «стукнуло» одиннадцать лет, – вспоминает историк Наталия Викторовна Щербань. – Мы дежурили на крышах, тушили зажигалки, ловили шпионов. Однажды я «сдала» в милицию очередного «шпиона». Худой иностранец плохо говорил по-русски и приставал ко мне на улице с вопросом: «Где твой пап и где твой мам?» А мама тогда готовила для фронта пенициллин, который ежедневно забирали наши летчики, и этот вопрос усилил мои подозрения. Дома я рассказала о случившемся, но отец насторожился: «Давай подробнее». Я нарисовала портрет незнакомца, и отец воскликнул: «Это же Дерманетто!» (папин друг, итальянский журналист-антифашист, которому по приказу Гитлера переломали все кости). Из милиции отец его вызволил, а надо мной после этого долго смеялись».

Конец ознакомительного фрагмента.