Сумерки. Дождь мелкий не то идёт, не то висит на своих прозрачных ниточках. А как устанет висеть, то и упадёт. И окажется, что он снег. Робкий, быстро тающий, но снег. И в письмах об эту пору всё больше «прощай» пишут, а не «до свидания». Не июнь на дворе, чтобы так писать.

Туман сплошной. Руку протянешь – и нет её. Был бы нос длинный – кончик уже и… А тут ещё и магнитная буря. Когда ж они только закончатся. Вторые сутки компас сам не свой. У него на картуше слеза проступила и не высыхает. Уж на что стиральной машине всё по центрифуге, а и она мучается. И ветра нет. В магазин, за кефиром пойти – так попутного не дождаться. Кливеров одних три штуки ставишь, бом-брам-стакселей и лиселей – тех вообще без счёту, а толку никакого. Обвисают. Самое время в кости играть и ром ямайский пить. Пьяные драки устраивать. Тёщу под килем протащить для профилактики. На камбузе горшки перебить. Со сковородок содрать тефлоновое покрытие. Прямо с живых. Наставить мушкет на жену и отобрать свою же получку. Обесчес… хотя… не очень-то и хотелось. Ни к чему этот бонус-трек. Быстро в спасательный бот и айда на вёслах к магазину. За кефиром.

Двадцать восьмое февраля. Дождь с самого утра. С ночи даже. Тепло, беспросветно, болотно. Начнёшь говорить, скажешь два или три слова, да и заквакаешь. Беременность во всём. В мокрых, чёрных деревьях, в бледных прохожих, в облезлых собаках, жадно нюхающих талый снег. Те, у кого есть чернила, – те при деле. Плачут. Ничего не попишешь – февраль. Время поливитаминов два раза в день по одной горошине. Об эту пору только они и оранжевые, эти горошины.

Который день безоблачно. Зимние облака давно уж уплыли в свои высокие широты, а весенние что-то не торопятся. А может, задержались дорогой. Если с юга к нам, через Украину… это надолго. Таможня и всё такое. Пока им все поля не оросишь да огороды… А у них огородов… Выжмут всё до последней капли и к нам потом вытолкают. Толку от таких облаков. На них без слёз не взглянешь – заплатки, а не облака. То ли дело раньше… Никакой самодеятельности на местах. По фондам, по разнарядкам, по постановлениям ЦК и Совмина… Такую страну про… Вот и сидим без единого дождя, как туареги какие. Не говоря о сушняке, который просто…

Двадцать четвертое апреля. Ока ещё не пришла в себя после ледохода. Вся на нервах, бурлит, суматошно течёт в разные стороны. Облакам боязно плыть в Нижний по такой неспокойной воде. Но нависли низко – присматриваются, ждут. Вдоль берега валяются пустые прошлогодние бутылки с полуразмытыми этикетками. Первые комары – злые и худющие, в чем только жала держатся. Сизая дымка от потухшего костра, понемногу становящаяся зелёной там, высоко, в кронах вязов. Измученные долгой зимой лодки с выступающими рёбрами, лежащие без сил рядом с городской пристанью. В глубине, под серой водой, ещё не оттаявшие брачные песни лягушек. Полусонный шмель, растерянно жужжащий вокруг да около едва раскрывшегося цветка мать-и-мачехи. Холодное небо, затянутое по углам чёрной паутиной осиновых и берёзовых веток. Малиновый от предзакатного солнца звон к вечерне с колокольни церкви Михаила Архангела.

Утром шёл на работу мимо поляны с одуванчиками. Молодые ещё, желторотые. Вчера солнце целый день светило, а сегодня дождь зарядил беспросветный. Одуванчики и закрылись на переучет. Но отдельные экземпляры закрылись наполовину или даже на четверть. Может, ещё не отошли после вчерашнего солнца, может, и просто разгильдяи. Стоят себе нараспашку, покачиваются. Небось, где-нибудь в Европе или Америке все закрываются поголовно. Там-то не забалуешь. А у нас ни в чём порядка нет…