Я добираюсь до жаркого и уже такого влажного лона, ожидая, что вот сейчас она все прекратит. Но нет!

Инга позволяет мне облизать влажные складочки, нежно поиграть языком с камешком клитора.

Она мечется, всхлипывает, порывается ухватить меня за волосы, но пугливо останавливается, а я трепетно играюсь языком и губами с ее лоном, руками же поддерживая и слегка разминая половинки ягодиц девушки.

Но…у всего есть своя цена.

У моей пытки — её удовольствие: сегодня у неё не будет разрядки.

Отстраняюсь, глядя на разгорячённую, разметавшуюся девушку. Её прекрасные глаза сейчас подёрнуты поволокой.  Кажется, она всё ещё тешет себя иллюзией получить «сладенькое».

Нет-нет, куколка.

Помучься и ты.

И не смей просить палача о снисхождении.

Не нужно жалобно хныкать.

Целую её в лоб, желаю «спокойной ночи» и ухожу…

Не приручай Чудовище, Белль. Иначе однажды оно начнёт приручать тебя и потом уже не отпустит…

_____________________________

[1] «Искусство долговечно, жизнь коротка»

6. Глава 6

ИНГА

Разве так можно?

Распалить, завести и бросить! Просто развернуться и уйти!

Оставить обнажённую и горячую посреди гостиной.

Торопливо одеваюсь и дико злюсь: почему?! почему он так со мной?! Он же видел, что я не против. Я же хотела его!

Боже, скажи мне кто пару дней назад: ты будешь хотеть Пахомова и течь по нему — точно бы рассмеялась в лицо.

А сейчас сижу и жалею, что Пахомов не взял меня.

Это ненормально. Он меня загипнотизировал. Своими глазами цвета тёмного льда. Звуками низкого бархатистого голоса. Прикосновениями, такими, будто касается богини. Поцелуями — сумасшедшими, дерзкими, страстными.

И ласками…

О, ни один мужчина не ласкал меня так.

У меня были парни, до Артёма, которым я позволяла многое, кроме проникновения. Но им было неинтересно, прелюдия быстро сворачивалась и начиналось канюченье: давай сделаем это, я буду аккуратным и так далее.

Пахомов ни о чём таком не просил.

Он вообще за весь этот вечер ничего не просил в ответ.

И взял лишь то, что посчитал нужным.

Боже! Как он ласкал меня! Будто создавал, рисовал, ваял.

И я рождалась в этих ласках заново — его женщиной.

К моему ужасу происходившее ощущалось удивительно правильным.

Быть его — всё моё существо жаждало этого.

А он ушёл! Просто взял и ушёл.

Нет! Не так! Ехидно пожелал «спокойной ночи».

Вот же… слов нет!

Прихожу в комнату, где спит, обколотый обезболивающими, мой муж, падаю на кровать и…грежу о его брате.

Это ненормально, плохо, грязно, но я ничего не могу с собой поделать.

Инга, одумайся, это же почти измена!

Ты сегодня изменила мужу!

Ты — шлюха!

Я пытаюсь воззвать к тем остаткам здравого смысла, которые ещё теплятся во мне, но увы. Сегодня разум предал меня вслед за телом.

И самое ужасное — я не чувствую никаких угрызений совести по поводу случившегося.

 Плетусь в душ в надежде, что струи воды взбодрят моё сознание, и оно снова начнёт рассуждать здраво.

Но всё становится только хуже. Вместе с водой, бегущей по моему телу, возбуждение стекает вниз и внутри всё стягивается в тугой узел.

Откидываюсь на зеркальную кафельную плитку, смотря на сотни маленьких себя.

На сотни похотливых Инг, с закушенной губой и блестящими глазами.

Беру гибкий душ и направляю его между ног. И едва не взрываюсь криком, когда струи ударяют в возбуждённую до предела плоть…

Я росла правильной девочкой и никогда прежде не ласкала себя. Сейчас — не могу сдержаться: тру, мну, трогаю себя…

Мало, как же мне этого мало…

Если закрыть глаза — можно представить, что меня касаются его руки, его губы…

…требовательно… жадно… по-хозяйски…